Семина шипела, краснела и посылала его на три буквы за неимением других аргументов.
— Это тебе туда надо! – улыбаясь, прощался с ней Заев, – а мне двух букв не хватает… Был комиссар, а стал коммерсант! – кивал на довольного жизнью секретаря парткома.
Первый президент России «дорогих россиян» в радиообращении просил потерпеть до осени – тогда всё, мол, наладится, потому что заработает рыночный механизм.
В апреле внук героя гражданской войны обокрал нас с Татьяной на четыре тысячи, зато выдал ваучеры, которые в апреле мы проели.
В марте уехал на историческую родину во Львов украинец, но этого никто не заметил; зато в начале апреля весь цех надел траур, когда уволился Паша Заев.
— Кошёлка! – ругался Чебышев. – Учил его, а он грузчиком в мебельный подался.
— Скоро и я отправлюсь следом за ним на вечерней лошади, – предупреждал учителя.
Ходячий супер–шок Гайдар всех достал!..
В этом году о выслуге и тринадцатой даже речи не было, но находящийся в растрёпанных чувствах пролетариат даже и не помышлял бастовать.
— Это не демократия, а хаос! – возмущался Философ. В пылу борьбы за демократию вместе с водой Гайдар выплеснул и ребёнка. Кому нужен такой рынок и подобная демократия?
Я полностью был с ним солидарен и величайшим моим наслаждением стало попользоваться кое–где газетой с портретом Егора Тимуровича Гайдара.
Борис опять оказался не прав. Осенью народу стало ещё тяжелее. Слава Дубинин от такой жизни сделался ярым сталинистом и возненавидел бывшего секретаря парткома лютой пролетарской ненавистью. Гиви тоже любил Сталина, и это их объединяло.
— Иосиф Виссарионович, кстати, был добрым и весёлым человеком, – пел дифирамбы своему кумиру Слава.
Гиви поддакивал ему.
— Это где же он веселился? – сомневался Семён Васильевич, – и как шутил? Расстреливал, что ли?
— Сталин никого не расстреливал, – обижался за вождя Дубинин, – а шутил со своими товарищами по партии, например, на предложение Ворошилова спеть, когда отдыхали компанией, говорил: «Вот отправлю тебя солистом в хор имени Пятницкого, там со своим незаконченным низшим образованием и споёшь… Народ валом повалит… – и тут же обрывал пытавшегося вступиться Анастаса Микояна: – Это не ты продал англичанам двадцать шесть бакинских комиссаров?»
— Ха–ха–ха! – ржала курилка.
— Да–а! После армяно–азербайджанской войны это очень злободневная шутка, – было общее мнение.
И я делал вывод:
— Жить стало хуже, жить стало тяжелей!
Со мной соглашались буквально все.
— Живем согласно анекдоту, в котором участковый врач интересуется у безногого: «Как самочувствие?! " – «Спасибо! Мозоль больше не беспокоит!»
Невесело смеясь, расходились по рабочим местам.
Но не всё в России было плохо. Случались и положительные события…
Например, открытие Гиви на денежки папы–гамсахурдиста ватерклозета на центральном проспекте. Презентация прошла с большой помпой и при огромном стечении любопытного народа, выяснявшего, что дают.
В связи с тем, что Гиви угощал грузинским вином, событие осчастливил присутствием господин Заев и, выпив свою и мою доли напитка, так как я от приглашения отказался, посоветовал назвать новорождённый кооператив «Приют простатита», но Гиви уже неделю ломал голову над дилеммой названия – «Царица Тамара» или «Свободная Грузия».
Других вариантов он не признавал.
— Вот так и становятся «новыми русскими», – завидовал Пашка, делясь со мной впечатлениями от презентации. – И чего ты в завод вцепился, – уговаривал меня, – у нас как раз место грузца освободилось.
В конце апреля я тоже подал заявление.
10
В середине мая, получив на заводе трудовую книжку и поставив отходную мужикам, поехал в мебельный к Пашке.
На удивление, расставаться с заводом оказалось жаль.
«Да чего там делать? – успокаивал себя. – Квартиру всё равно не дадут, а хомут на шею всегда найдется», – отвлёкся на ветерана войны, сидевшего на переднем сиденье троллейбуса лицом к пассажирам.
Это был толстенький семидесятилетний дедан с сумкой в одной руке и самодельным деревянным сучковатым бадиком с отполированной рукоятью в другой. Мутными глазками он обвел присутствующих, откашлялся, протёр рукавом две орденских планки, приколотых на кармашек мятой в зелёно–красную клетку рубахи, и рокочущим голосом предложил:
— Товарищи! Мать вашу растудыт… Хотите я вам спою?..
При этих словах из толпы хмурых пассажиров вынырнул худенький старикашка и уселся напротив толстяка, уставившись выцветшими глазами на солиста. Несмотря на жару, одет он был в кургузый поношенный серый пиджачишко с четырьмя рядами наградных планок. Саркастически глянув на кармашек соседа, он поправил козырек изжёванной кепчонки и отвернулся к окну.