- Помогу, чем смогу.
- Сами справимся, - отверг Пётр, раскладывая инструменты у машины.
- Кто знат, - миролюбиво протянул пришелец, - мало ли чё быват. В тайге всяка рука подмога.
- Если такой мастак, так покажи силёнку. Подними машину, а я под неё камень подложу. Мне надо добраться до сцепления.
Бородач прислонил ружье к вывороченным корням кедра, толстый мшистый ствол которого когда-то река принесла да и оставила на бережку, авось кому пригодится. Снял котомку. Косолапя, подошёл к машине. Взял одной рукой и приподнял, даже не крякнув.
Петр засуетился с тяжёлым камнем, стараясь подложить быстрее.
- Да не егозись, паря. Подлаживай, как следоват. За меня не бойсь.
- Ну и силище у тебя, дед!
- Вся моя. Она мне и жизнь спасла, - усмехнулся незнакомец. Тихонько опустил машину. Качнул, проверяя, удержится ли на камне и заверил: - Поди, не придавит.
- Пусть только попробует. Меня и танк не придавил. Я везучий! - хвастливо сказал Пётр и в раскорячку полез под машину.
- Перекрестись, паря, - посоветовал силач.
- Когда вылезу! - засмеялся Пётр уже под машиной. - Не я ей служу, а она мне.
- Мотри, тебе виднее, - и, вскинув руку, двумя вытянутыми перстами перекрестил его раскинутые ноги в кирзовых сапогах.
Что-то истовое показалось Николаю Михайловичу в этом жесте. Где-то видел такой. Вспомнил: на картине Сурикова «Боярыня Морозова». Но, то на картине, а тут наяву и в тайге. Старовер в первозданном виде. Уже читал у Арсеньева об этих упёртых людях, бежавших от советской власти, куда глаза глядят, а от безбожной – ещё подальше, осевших в таёжном Приморье у рек и по незаселённому побережью. Наслышался о них и от чекистов всякую всячину, мол, они и воды не дадут заплутавшему путнику, могут расправиться с неугодным им, привязав его на ночь, раздетым до гола, к дереву на съедение гнусу. Говорят, что покидают свои ухоженные деревни, не желая вступать в колхоз, и сплачиваются в банды, которые до сих пор ещё скрываются в дебрях Уссурийского края.
И вот он перед ним. Явился, не запылился. Страшен с виду, а что он из себя представляет на самом деле? Таков ли он, как его собратьев малюют. Может быть, я и ошибся. У страха глаза велики. Он такой же старовер, как и я папа римский. Шутить изволите, товарищ секретарь. Он же выдал себя этим крещеньем. Хорошо, что меня супруга тогда затащила в «Третьяковку». Пригодилось. Смотри, как бы тебя к дереву не привязали. С Петра что гнус возьмёт? А у меня есть пока что погрызть. Гнус до костей обгложет. И я без пистолета. Но мое оружие – слово. Шутки над собой к нему, чтобы этим словом разрядиться. Николай спросил, заменив страх, казалось бы, обычной фразой, но всегда располагающей к доброму знакомству:
- Как вас звать, товарищ?
- Касьян, - отозвался тот сразу, но с какой-то будто бы виноватой интонацией.
Николай Михайлович, изощрённый в знакомствах, уловил её и с сочувствием протянул:
- Да, редкое для нашего времени имя.
- Ко всякому времени не подходит, - вздохнул Касьян.
- Почему же?
- В писании сказано: «Касьян на что глянет, всё вянет». Таков святой был вредный. И всё от того, что на божий свет появился 29 февраля – в день, который всего раз в четыре года выпадал. Отсюда, по преданию, и характер никудышный. Стоит на траву глаз кинуть, трава завянет. Вот и меня угораздило в такой день родиться. По календарю и нарекли. Ношу и маюсь. А куда детца?
- Что-то на вас не похоже, - польстил Николай Михайлович. - Увидели нас и помощь предложили.
- Так меня тятька своим именем поддерживает. Его звали Агафон. В этом имени доброта заложена. Меня кто знает, так и зовёт: «Агафонович», - и глаз его сверкнул хитринкой, как искоркой. - А тебя-то как звать, величать?
Николай Михайлович назвал себя, но без отчества. Касьяну Агафоновичу, как показалось ему, он в сыновья годился. Язык не повернулся возвеличить себя. Впрочем, к своему удивлению он тут же узнал, что и его имя уходит корнями в прошлое и этим роднится.
- Николай по святцам – победитель народов! Царское имя. По батюшке не надо, - изрёк Касъян и, как-то отстранившись, добавил с холодком, видимо, с врождённой прямотой. - Да оно и видно – ты большой начальник. Нам не ровня.