- Времени нет, - признался Николай Михайлович с плохо скрываемой досадой.
- На время ссылаться, молиться забудешь. А мы и у лучины, порой за полночь, после тяжкого труда почитываем благостные писания, начиная с Аввакума. Без энтова как жить? Тело насытилось и чё ему? А душа духовной пищи просит.
- Насколько мне известно, Арсеньев в бога не верил, - с облегчением возразил Николай Михайлович.
- Каждый верит, кто пишет. Слово-то от Бога дано, да не каждый умет им пользоваться. Лишь то и пишут, что за душу хватат, кто верит. Арсеньев о нас, о нашей жизни поведал миру. Многие пишут, чтобы опорочить, нагадить, а он о том, что мы здоровый и хороший народ. Весело и открыто смотрим в глаза каждому пришельцу. Правду рассказываем о своём хорошем и плохом. Мол, мы, живя оторвано от других в тайге да среди сопок, могли сохранить облик чистых русских людей. Что наши обычаи напоминают древнюю Русь. Мы народ зажиточный. Много коней и рогатого скота. В одной нашей деревне (всего-то 18 семей), он насчитал 82 лошади и 84 коровы! Вот так-то, - сказал Касьян с гордостью, проникновенно и затянулся глубоко, будто вином тост длинный запил. - А ты почитай-ка сам, это лучше, чем слушать. А то наговорят, уши вянут. Я вот ишо скажу. Курю, говоришь. Да я с германской курю. Почитай, четыре года в окопах вшей кормил за царя и отечество. Георгиевскими крестами отмечен. А теперь вот, как медведь-шатун, своей берлоги не имею, кой год по тайге шастаю…
- Что так?
- Карательный отряд пришёл к нам в деревню в колхоз загонять. Все молодняк. Им что человека зарубить шашкой, что зверя. Несогласных – на мороз с детьми. Я свои кресты георгиевские нацепил и на встречу. Поговорить хотел. Слушать не стали. Кресты сорвали. Хорошо сила во мне. Перебросал их, и в тайгу. Вся деревня опустела, люди бежали кто куда, некоторые даже на лодках к япошкам перебрались. Мне на государство тако работать? Никогда! Нас, староверов, палкой батрачить не заставишь. На кого работать? В писании сказано:
"Каждый должен испечь три каравая. Первый – для себя. Второй – в долг детям. Третий свой долг – отдать старикам (родителям). А мы теперь все долги должны отдать антихристам-голоштанникам? Одного понять не могу, царска власть нас за веру нашу преследовала, а советска за что? За нашу зажиточность? Так что это за власть, которая на бедняка ставку ставит? С него, где сел, там и слезешь. Не будет у такова государства толку. Свалится, как этот кедр, у которого мы сидим. Вырос на скале и не удержался. Почвы под корнями не было. Да и река подмыла, вынесла гнить, чтобы хоть почву удобрил. Всё толк для будущей жизни.
- Вы не боитесь, что я вас арестовать могу? - прямо спросил Николай Михайлович, но без угрозы.
- Меня не арестуешь. Меня только можно убить, - также прямо и спокойно ответил Касьян. - Я, как лосось, свои долги человечьи выполнил перед Богом сполна. И в глухой тайге моё нерестилище. Однако, паря, заговорились мы с тобой. Темнеет, поди. Твой парень всё возится. Я-то здесь заночую и вам советую. Сварим ушицу, посидим у костерка, речку послушаем да и поговорим ишо, как душа повелит. Люди же мы. Не стрелять друг в друга нас Бог свёл.
Касьян постучал трубкой о ствол кедра. Выбил пепел и встал.
Николай Михайлович наблюдал за ним. Ему показалось, что он в гостях у Касьяна. А тот, как хозяин, собирается угостить его, чем Бог послал.
Касьян вырезал из тальника что-то вроде рогульки. Не входя в воду, придавил одну из рыбин. Быстро нагнулся, схватил её одной рукой под жабры и выбросил на берег. Она забилась там. Он подошёл и палкой ударил по голове. Сорвал широкий лист лопуха. Одним взмахом ножа распорол тугое брюхо. Выпотрошил на лист два пласта икры. И, подойдя к котомке, начал доставать всё необходимое, без которого не только уху не сваришь, но и не угостишь ею, как свойственно гостеприимному хозяину.
В котомке были: котелок, заполненный узелками с необходимым припасом, большая кружка для чая, узкая двуручная пила, завернутая в пружину, топор. И что-то ещё осталось внутри.
- Объёмная штука, а по виду и не скажешь, - заметил Николай Михайлович, удивляясь не только содержанию, но и её приспособлением к носке. Основой её была нетолстая ветвь, изогнутая в дугу, высушенная и стянутая по ширине спины кожей, к которой притягивался тонким сыромятным ремешком, вдёргиваемым в петли по бокам дуги, мешок. Кончики дуги заострены для лямок. Всё продумано и удобно.