Они расположились в машине. Костёр догорал. Угольки переливались всеми цветами и неохотно тухли. Вокруг потемнело. В тайге ни звука. Но река на перекате говорила без умолку, словно хотела, чтобы её слушали все, кто был рядом и умел внимать.
Проснулись, когда солнца вышло из-за сопок и обогрело. Над рекой поднимался пар. У потухшего костра было пусто.
- Утопал, я же говорил! А обещал дорогу нам показать. Старовер, он и есть старовер, - сказал Пётр, поёживаясь от прохлады. - Мы с ним ещё разговоры разговаривали, а он… Шляется по тайге, что ему колхоз. Я бы его в танк не пустил перед атакой. И весь разговор…
Николай Михайлович пропустил резкость его мимо ушей. Знал, что Пётр был не сдержан в оценках. Что на уме, то и на языке. И зациклен был на одном: кто не с нами, тот враг. Контузия давала ему на это право. И, успокаивая его, сказал:
- Не горячись, Петя. У каждого своя дорога.
- Оно и верно. У кого прямая, а у кого с загогулинами.
Не успели сесть в машину, как в сопках раздался сухой выстрел и отозвался гулким эхом в растревоженных распадках.
- Боевая, - вздрогнул Пётр.
- Ты думаешь? - быстро спросил Николай Михайлович.
- Я контуженный, но не глухой.
Замолчали, скрывая даже от себя мелькнувшую в чутком сознании страшную догадку. Долго и молча, перемалывали в душе эту встречу и эхо выстрела, звучащее в памяти, как упрёк.
Потом сосредоточились на бездорожье.
- По таким дорогам только на танке ездить! - восклицал с сердцем Пётр, едва успевая отворачивать машину от очередной ухабины.
- Ничего, Петя, мы и на «эмке» немало проехали и не зря. Хороша машина!
- А я не говорю, что плохая. На ней сам товарищ Сталин ездит. Правда, по Москве. Да и у нас проедет, если надо будет. Я за рулём. Прокатил бы ещё как!
- Я не сомневаюсь, - поддерживал его Николай Михайлович. - Знал бы товарищ Сталин про такого водителя-танкиста, он бы к нам обязательно приехал. - И подумал о том, что его уже занимало, а занимали его дороги, которые надо было проложить к недоступному богатству края, в его тайге, в реках, в земле, да и к коренным жителям, пока они ещё не все потеряны. Вставить в доклад бы всё это, а то и лично товарищу Сталину доложить.
Петр же вздыхал:
- Нет. Не приехал бы…
- Почему так думаешь?
- Товарищу Сталину и из Кремля всё видно. Он про наши дороги знает то, что мы не знаем. А то и наоборот. Мы знаем, а ему не говорим. Бывает говорим другое.
Контуженный, а изрёк истину. В этом Николай Михайлович убедился на съезде.
Глава пятая. Фарс.
Делегация коммунистов Приморья сидела в первых рядах колонного зала в знак уважения к дальневосточникам, разгромивших под руководством ВКП(б) японских захватчиков в районе озера Хасан. Дальневосточные герои прогремели на всю страну своим героизмом, доказавшим, что теперь никакой враг не страшен. Перед этим, когда приморцы входили в зал, их встретили стоя. Первым поднялся товарищ Сталин, за ним – остальные. Они рассаживались по местам под гром аплодисментов, а из громкоговорителя ликовала песня:
Край могучей, радостной работы,
Комсомольский, смелый, молодой.
Край, согретый партии заботой,
Озарённый красною звездой.
Возглавлял делегацию Николай Михайлович. Кроме него в состав делегации, по решению партийной конференции Приморья, входили: адмирал Кузнецов, командующей после Блюхера первой отдельной Краснознаменной армией – Штерн, председатель оргкомитета, герой Хасана. Роль «кухарок» по ходовому выражению Ленина, создавшего первое в мире государство из рабочих и крестьян, исполняли свекловичница Дарья и скотник Прохор. Оба – передовые колхозники.
Работящая Дарья так слилась на полях со своей бурой свеклой, что начала походить на неё. Стоит среди грядок в своей широкой юбке до земли, пышная, округлая, краснощёкая с торчащей косичкой на красивой голове, точь-в-точь свекла, да такая, которую ещё свет не видывал, лишь она сама в мечтах своих такую выращивала, а порой непосильным трудом для колхозных выставок.