- Каналья же товарищ Сталин. Поверь мне, скоро мы в ножки ему будем кланяться, как Иисусу. Тому-то за то, что муки принял за грехи наши. А Сталину за то, что нас страдать заставил за веру свою. И сделал так, что все веры разные в одну свернул – в советскую. Все теперь ей охвачены. А почему? Да потому, что рай теперь под названием – коммунизм на земле будет, а не на небесах без названья. И никакого пришествия Христа не будет. Зачем он, когда Сталин на земле грешной есть. И креститься не надо. Поднимай руки – и ладно. Ну, ещё кричи громче всех: «Слава товарищу Сталину!». А не закричишь, так тебя в ад ещё при жизни определят.
- Так вин командуе. Треба слухать и робыть, - пролепетала Дарья назидательно.
- Кацапка ты! Всё: «Чаво? Чаво? Чаво?», - раздосадовано махнул на неё рукой Прохор. Тебе бы робыть, та робыть. А товарищ Сталин ус крутить будет.
- Ось вин помре?
- Не бзди! - одёрнул её Прохор.
- Чи я тэбэ корова кака? Наслухався в сарае, - обиделась Дарья и замерла.
К ним степенной походкой подходил дородный мужчина со значительным, от умственной озабоченности, выражением лица. К тому же был в строгом пиджаке, застёгнутым на все пуговицы, и большими накладными карманами. Обычно в таком пиджаке приезжало в колхоз местное партийное начальство, чтобы отличить себя от сельской мелкоты. Это без слов действовало: начальство приехало… Жди, колхозник, новой неразберихи. Будут вталкивать тебе, как сажать свеклу правильно: вершком или корешком, а то и уверять, что согласно учению академика Лысенко, и на осине могут расти апельсины.
«Оказывается, вон от кудова тако начальство наряжаться так стало? - проносилась в запутанной от впечатлений голове Дарьи, - отсель, от энтой Москвы. Потому видно, что товарищ Сталин так одевается. Под его и подстраивались те, кто в партийное начальство вышел. Знал бы он, как оно нос задирает, поменял бы на шинель».
Почему именно на шинель? Она и сама не знала. У неё засосало под ложечкой от какого-то предчувствия. Она ткнула Прохора локтем под бок и сказала чисто по-русски:
- Говорила я тебе, что твой язык до добра не доведёт.
- Без тебя знаю, - буркнул он, кляня себя за невоздержанность.
Знал, но ничего с языком своим поделать не мог. Стоило только подумать что-нибудь из ряда вон, а оно уже с языка срывается. Быстра мысль, а он её опережает. Хорошо, если в сарае, где слушатели одни коровы. А тут, на съезде, где человеческих уловителей навалом, и все в сталинских пиджаках.
К счастью мужчина прошёл мимо, даже не оценив их взглядом. Он остановился возле Николая Михайловича. Это был личный секретарь Сталина, товарищ Поскрёбышев. Не нагибаясь, он сказал:
- Товарищ Петров, пройдёмте со мной.
Николай Михайлович не был удивлён. Он, как и Поскрёбышев, был избран в секретариат съезда и, видимо, его присутствие понадобилось. Петров поднялся, успокаивающе улыбнулся своим. Поскрёбышев, молча, провёл его в боковую комнату с внутренней дверью. Открыл её и, пропустив, сам не вошёл. Николай Михайлович сделал шаг… У него дрогнуло сердце. Перед ним стоял Сталин.
До этого Николай Михайлович, хотя и жил в Москве не один год, и, начиная работать в ЦК, был вхож в Кремль, не встречался со Сталиным. Видел его только на портретах. Причём, у себя в кабинете каждый день. Мысленно обращался к нему: то за советом, то искал одобрения своим действиям, то при неудачах видел в непроницаемых глазах вождя такой укор, от которого чувствовал себя потерянным, не способным справиться с задачами, возложенными на него партией. И уже слышал голос: «Забудь о дипломе. Гласность, чтобы выяснить правду истории. Мы с историей обращаемся, как с падшей женщиной. А надо принимать её такой, какая она есть, со всеми её проявлениями. Выясняйте правду, только правду!». Общался со Сталиным до сих пор по телефону. Голос его всегда действовал отрезвляюще даже на расстоянии в десятки тысяч километров. И представлялось, что принадлежит не простому смертному, а божеству, от одного слова которого сотни падают на колени то от восторга, то от ужаса. И вот он перед ним лицом к лицу. Было от чего потерять дар речи.
Николай Михайлович, в душевном порыве, не сознавая, что делает, протянул ему руку для приветственного пожатия. Но тут же опомнился и, сконфузившись, опустил её. Сталин что-то говорил ему. Сквозь гулкий стук сердца в ушах, расслышал лишь конец фразы: «…живёте?». Смысл её не сразу дошёл до сознания. Стоял в растерянности, не зная что ответить.