Сталин отвернулся от него. Мягко прошёлся по ковровой дорожке на паркетном полу продолговатого кабинета, на стене которого весели часы и большая картина: «Ленин и Сталин в Горках». Сидели дружески на скамейке. Беседовали о чем-то, как простые смертные. И это привело Николая Михайловича в чувство. Картина располагала. Да и часы тикали как-то успокаивающе. А потом вдруг забили мелодично. Когда замолкли, послышались слова Сталина. И были они, как эхо, но с другим отголоском.
- Живёте так, что и сказать нечего. Тогда я помогу… Слушаются ли вас товарищи военные? Не самовольничают ли после успехов на Хасане? Кое-кому слава вскружила голову, судя по Блюхеру. Надо же до чего додумались во главе с Гамарником – отторгнуть Дальний Восток от Советского Союза. И создать на его территории буржуазное государство под протекторатом Японии. Многие военные заражены этой заразой. Так что держать их надо под партийным контролем. Доверяй, но проверяй! Как вы, товарищ Петров, думаете?
Холодок пробежал по спине Николая Михайловича от таких вопросов. Не подготовился он к ним. Не упоминал в своём докладе. В нём было о развитии промышленности края, о колхозах, о недостатках и успехах и так далее – всё о насущном хлебе Приморского края, да и о его прекрасных тружениках, ну и о том, в чём они нуждаются, чтобы сделать жизнь ещё краше. А Сталин спрашивал о том, что пугало для разговора в открытую и никогда не поднималось на активе. А хотелось бы сдержать самовольство чекистов. Защитить от них тех, в которых веришь или хотя бы иметь возможность взять их на поруки. О себе он не думал. Себя не мог защищать и не пытался. Но за других – стоял горой. Порой попадал впросак, горячо выгораживая на собрании. Прозвали его за это в академии «плачущим интеллигентом». Наговорит столько в защиту, что слезу жалости вызовет у тех, кто жёстко выступал за строгий выговор с занесением в личное дело, а то и за исключение из партии. И сходило с рук. То ли прав оказывался, то ли по молодости ему прощали его чуткое отношения к товарищам. И сейчас он поступил также, совсем забыв, что перед ним сам товарищ Сталин.
- Товарищи Кузнецов и Штерн являются членами бюро краевого комитета партии и выполняют все принятые крайкомом решения. Я за них ручаюсь, товарищ Сталин.
Сталин без осуждения смотрел на него. И это его подбодрило. Он продолжал:
- Я думаю, товарищ Сталин, что вопрос о роли партии у нас в крайкоме не забыт. Надо признать, что мы ещё, конечно, не совсем подняли его на высоту. Учтём. Что же касается военных советов, мы ставим на их обсуждения вопросы, которые крайком считает необходимыми…
- Так и действуйте, - сказал Сталин. - А будут затруднения, обращайтесь в ЦК. Не выпускайте из виду и НКВД. На это управление много нареканий. Одна фраза, рождённая в народе, многое значит: «Ежовы рукавицы». Но плохо, товарищ Петров, что ссылаетесь на «мы». Безлико. С кого спрос?! Надо говорить – Я! И не бояться этого. Товарищ Сталин ссылается на себя. Значит, он будет отвечать за содеянное.
- Учту, товарищ Сталин.
- Не сомневаюсь. К сожалению, и в партии нашей случаются люди, у которых голова кружится от успехов. Но не забывайте, враг усиливает против нас борьбу с каждым нашим успехом. Чем ближе мы к социализму, тем больше коварства. А врага, если он не сдаётся, как сказал товарищ Горький, мы должны уничтожить. В девятнадцатом году на Красную площадь пролетариат выходил с плакатами. Где было… - Сталин, будто вспомнив горячие для партии годы, сверкнул кошачьими глазами и, подняв трубку, как Ленин в те годы кепку, продекламировал молодым голосом то, к чему призывал ещё не остывший, а может, всё разгоравшийся революционный накал тех безжалостных и бурных лет:
В борьбе ни надежды,
Но жалость – ни в ком.
Коль слово бессильно,
Так действуй штыком!
И, воодушевлённый, будто заспорил с кем-то, доказывая:
- Необходимо разбить и отбросить прочь теорию о том, что с нашим продвижением вперёд классовая борьба у нас должна будто бы всё более и более затухать. Это не только гнилая теория, но и опасная. Она усыпляет наших людей, заводит их в капкан, а классовому врагу даёт возможность оправиться для борьбы с советской властью. В соответствии с этим, я согласен с народным комиссаром внутренних дел товарищем Ягодой, который приказал своему ведомству с 5-го августа 1937 года во всех республиках, краях и областях начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников. Наша диктатура не столько насилие, сколько творческая, созидательная функция. Партия её использует для отрыва от буржуазии широких масс трудящихся не только нашей страны, а всего мира. Помните, что руководители органов власти на местах у нас являются коммунисты, вроде вас. Они, эти руководители, должны пользоваться громадным авторитетом в стране. А чтобы пользоваться, надо иметь железную волю и неуклонную веру в дело нашей партии.