Сталин умело пользовался таким приёмом. Как-то вычитал у Оскара Уайлда фразу: «Любимых каждый убивал. Один – жестокостью, другой – отравою похвал». Она пришлась ему по характеру. Вначале обрушит на голову поток ледяной критики, от которой кровь стыла в жилах, потом вдруг обогреет струями похвал, от которых всё существо вспыхнет жизненной силой.
Нечто подобное произошло и с Николаем Михайловичем после такого душа: «Разве я оговорил. Наоборот, я сказал о Кузнецове, что он имеет своё мнение и не скрывает этого». И Петров обрёл голос, чтобы снять с себя душевный грех перед своим другом. С чувством радости, охватившей его, он поведал случай, которому сам был свидетель.
- Товарищ Сталин, однажды нам надо было осмотреть бухту Находка. Вышли на корабле. Море нас встретило плотным туманом. Перед носом корабля сплошная стена. Командир корабля был в замешательстве. Его можно было понять. Идти вслепую опасно. Я предложил Кузнецову вернуться, но он и глазом не повёл. И спокойно сказал командиру, что берёт командования кораблём на себя. Словно пользуясь какимто своим морским чутьём, повёл корабль сам. Случись что, и он в ответе. Я наблюдал за ним. На лице никакой тревоги. Так и прошли через туман. Когда он рассеялся и показался берег, Кузнецов вновь, как ни в чём не бывало, передал командование командиру. Я, конечно, не моряк и не мне судить, - закончил Николай Михайлович, но поступок Кузнецова меня удивил и порадовал. Другой вряд ли взял бы ответственность на себя, и свалил бы неудачу на подчинённого. Это характерно для Кузнецова, как для командующего и как для человека.
Сталин выслушал, не перебивая. Может быть потому, что ему, как каждому сухопутному человеку, привыкшему к событиям политической жизни, незначительный эпизод о море показался интересным, тем более, он был о человеке, которого он желал приблизить к себе. Сталин одобрительно заключил:
- Вот именно, - но всё же вернулся к основному и спросил: - Так вы поддерживаете предложение адмирала Кузнецова о закрытии Владивостока или нет?
- Я считаю, что это преждевременно, - уже смело заявил Николай Михайлович.
- И правильно! - сказал Сталин. - Я думаю, выход найдём. Надо увеличить в Приморье наш торговый флот, а от фрахтования иностранного отказаться. Сами справимся с иностранными перевозками. Вот вроде бы и закрыт порт для иностранного глаза. А Кузнецов пусть в порту, где есть судоремонтные заводы, собирает свои «малютки» да торпедные катера, разобранные корпуса которых мы пока перевозим в тайне по железной дороге. Почему пока? Да потому, что надо закончить строительство Комсомольска-на-Амуре. В строй войдёт судостроительный завод, со стапелей которого будут сходить наши крейсера, не говоря уже о новейших подводных лодках. Тогда и подумаем, по каким бухтам их прятать. В одной Советской гавани можно упрятать не один Тихоокеанский флот. Как бы хотелось не прятать наш флот… Придёт время, так и будет. Выйдет наш флот в открытую, чтобы напомнить Японии – Цусима не повторится. И нынешнее командование Тихоокеанским флотом поможет адмиралу Кузнецову в этом. Мы все должны вернуть то, что потеряли. И вернём! Сталин вдруг подхватил левую руку под локоть и начал покачивать её, словно успокаивая ребёнка.
Николай Михайлович смотрел на него удивлённо. Ему не верилось, что товарищ Сталин такой, как все. Только скрывает это.
«Но передо мной-то не скрыл», - мелькнуло у него. И сердце всколыхнулось от такого доверия. Сталин стал таким же простым, как Ленин в кинофильмах.
Сталин будто заметил это. Тут же опустил руку и сказал резко:
- Идите! Будем продолжать съезд. Без товарища Сталина никак не обойтись.
Прежний Сталин был перед ним. И должен остаться, как на портретах.
Входя в зал, Николай Михайлович услышал гром аплодисментов. Ему невольно подумалось: «Не меня ли встречают?». И тут же усмехнулся: «Вознёсся! А ведь едва не упал, товарища предав. И мог бы… Как бы сейчас в глаза Кузнецову смотрел. Да так, наверное, как все смотрят, себя спасая. И жил бы с этим…».
Делегаты встречали Сталина, причём, стоя и с громогласными выкриками:
- Ура, товарищу Сталину!
- Да здравствует товарищ Сталин!
Сталин занял своё место. Все сели.
Дарья не сводя с вождя глаз, всхлипнула от избытка чувств.