Москва, как шапка Мономаха, на России матушке. Россия её не снимет ни перед кем. Такая уж у неё русская стать.
Но вот снова враг у её ворот. Да какой враг! Это не Польша ополчилась, как во время Минина и Пожарского. И не французы в 1812 году, которым она сдалась, чтобы сжечь себя и этим спасти Россию. Теперь собралась у ворот вся Европа во всем своём вооружении. И вновь на всенародное вече, собирается вся Россия к царёвому месту.
Находясь далеко от Москвы, Николай Михайлович так остро не чувствовал боль за столицу, не представлял её положение таким, как было сейчас перед глазами.
«А что бы я сделал, если бы жил и сейчас в Москве, а не во Владивостоке? Пошёл бы в ополченцы, как все. Но какой защитник из меня с одной винтовкой? Пал бы смертью храбрых в первом же бою».
И вопрос:
- Сдадим Москву или нет? - обжог его, как пламя костра, к которому он приблизился на опасное расстояние.
А жёг он его во Владивостоке, как и других – всех в стране, где бы они ни находились. Он сейчас нёс этот вопрос в себе. Надеясь, пользуясь случаем, задать его лично товарищу Сталину. Поговорить с другими, что спрашивать у больного здоровье, язык не поворачивался. По суровому выражению лиц было видно, что москвичи таят в себе и не поплачутся. Русский человек без слов помогает в беде, а не расспрашивает о ней. Такая порода. Она от суровой природы, в которой он живёт. Одному в ней не выжить. Недаром у народа и пословицы: «Один в поле не воин» или «Один за всех, все за одного». Тем и живы.
Николай Михайлович вдруг спохватился:
«А я и о подарках для москвичей от нас дальневосточников не подумал. Ополченцам бы те же рукавицы пригодились. Да и не успел бы. Вызов срочный. Вернусь, надо заняться этим. Организовать поезда не только с вещами, но и с продуктами».
Вот теперь и задай вопрос Сталину. Ему, казалось, да и всем, что только товарищ Сталин может дать точный ответ. Смог же он, как отец родной, обратиться в первые дни войны к растерянному народу и наполнить его уверенностью, в которой все нуждались:
- Братья и сёстры!..
И все почувствовали себя большой семьёй, не осиротевшей. Попал простыми словами в душу. С таким отцом не пойдёшь по миру, да и отразишь с дубинкой в руках любого лютого зверя. Отец в Москве, ему и слово.
С этим и вошли в большой кабинет Сталина.
Лицо товарища Сталина осунулось, как у человека глубоко уставшего, не более. Он спокоен, как всегда, как на портретах, только казался немного постаревшим, но походка была та же: лёгкая и уверенная. Трубку потягивал буднично и не для того, чтобы табачным дымом снять какое-то нервное напряжение, которое в его положении было вполне естественным и оправданным.
В большом кабинете за длинным столом – никого. Сталин прохаживался, будто ожидая их. Встретил у входа. Поздоровался первым, не пожимая рук, а сразу со всеми. И махнул трубкой в сторону стола, приглашая сесть. Сам не сел. Они выжидательно и напряженно смотрели на него. Он усмехнулся в усы и произнёс, как отрубил:
- Немца в Москву не пустим!
Знал бы вождь, какое облегчение они почувствовали. У всех троих едва не вырвалось: «Спасибо, товарищ Сталин!».
Он знал. И даже ожидал в свой адрес это «спасибо». Он не был божеством. Всё человеческое ему было присуще. Но свои чувства выдавал редко. Да и то, когда они были необходимы. Показывал окружению его стальной характер и непримиримость к лести. Был сдержан, особенно сейчас. Простить себе не мог своё доверие к Гитлеру. После коварного нападения несколько дней не мог прийти в себя. Самолюбие его было задето, но железная воля заставила взять себя в руки. Да и давило желание оправдаться за то, что произошло по его вине, перед всем народом. Судьба страны зависела от него. Должность главнокомандующего легла на его плечи. Он понимал, какая война предстояла. Боялся её, всё делал, чтобы её оттянуть. Как ни старался, ни убеждал военных не зарываться – Гитлер его перехитрил. Но смеётся тот, кто смеётся последний. Этот фашистский выскочка забыл слова Бисмарка: «С Россией не воевать!». В истории России победными вехами стоят битвы: Куликовская и Бородино. Теперь будет третья. В этом Сталин не сомневался. Имена Дмитрия Донского, Кутузова стояли перед ним. Войдёт ли он в историю, как они? Будущее покажет. Впрочем, историки тоже люди. Что для них окажется хорошим, а что плохим? С какой позиции оценят? Да с той, которая им будет нужна. Жестокость – оправдают зло. Милосердие – вознесут добродетель. Свой ярлык на каждого повесят. А нужно во главе угла ставить то, что на данном этапе человечества было жизненным прогрессом и оправдывало поступки владык. С этой позиции и смотрел на себя Сталин. Каждое его слово, каждый поступок сыграет свою роль в оценке, особенно в этой войне. Он и только он должен вдохновить народ на победу. Сможет ли он? Для него был только один ответ – должен!