Так оно или нет, но ему пришлось немало труда приложить, чтобы создать в порту крепкую партийную организацию, с которой порт и встретил войну. Не её ли заслуга нынешней перемены? А может и его, если отбросить скромность. «Не потерял ли я ещё её? - подумал он, одёргивая себя.
Куда делась анархическая спесь разноликой шпаны. Словно переродились в одночасье. У всех на лицах умственная сосредоточенность. Любо смотреть. Ни одного лишнего движения, чтобы не тратить зря силы. Подхватят на плечи чувал величиной и весом больше себя, тут не скажешь, что ума не надо. Чуть не так – и надломил поясницу. Двое такой куль еле вскидывали. Третий сходу подныривал, и, сгорбившись под непосильной тяжестью, шёл, как моряк по поилице (не поняла слово) во время шторма. Нельзя сделать лишнего шага в сторону, ибо короче путь к тому месту, где ты его сбросишь. И выпученный от натуги глаз отмечает это. Любой тяжеловес подстропят так, чтобы, не дай бог, перевес. Грохнется – и щепки. Товарища не убережёшь, да и сам вряд ли отскочишь, а отскочишь, век жалеть будешь. И всё это проделывали с каким-то артистическим шиком, зная тому цену. Но не переигрывали. Работали ни на начальство, ни на зрителей, ни на себя. Были охвачены чувством, словно делали такую важную и нужную работу, которую им ещё не приходилась делать. Понимали, что от их слаженности зависит не только заработок, но что-то больше, чем личное. Это сплотило их сильнее, чем начальствующий окрик и было выше стоимости рубля.
Николай Михайлович был растроган, так как это и есть его состояние в работе. Он только спросил, переводя дыхание:
- Как, товарищи, выгрузите сегодня?
- Пока не выгрузим, не уйдём, - прозвучал ответ. - Дали слово, сдержим.
- Да разве не сдержишь, когда сталинец торопит, - указали на паровоз, стоявший во главе длинного эшелона и в нетерпении попыхивающего.
Груз сочетался с фронтом: американские «студебеккеры» и «виллисы». Их тут же ставили на железнодорожные платформы. Военные приёмщики пробовали заводку. Заводились двигатели, как швейцарские часики.Садись и поезжай своим ходом до самого фронта, и никаких железных дорог не надо. В высоких кузовах «студебеккеров» по бортам откидные скамейки, хоть снаряды вези на передовую, хоть бойцов в полном вооружении и под прикрытием брезента от непогоды. «Виллисы» видимо предназначались командному составу. Всего несколько отдельных сидений. Причём, открытых. Можно было на ходу сесть и также выпрыгнуть. На пяточках платформ они послушно разворачивались. Можно было нестись вперёд, а в случае чего, развернувшись на месте, дать дёру. Американцы, как и японцы, знали дело. У тех, правда, тапочки без запятников. Так что им, бедолагам в отличие от механизированных янки, только вперёд, иначе тапочки слетят. Но на то они и самураи, чтобы ни шагу назад.
Тогда ещё Николай Михайлович заметил, как разгорелись глаза у Петра. Он даже попросил разрешение сесть за руль «виллиса» и заехать на нём на платформу. На его простодушном лице можно было легко «прочитать» восхищение от предстоящего действия. Кто-то из грузчиков пожелал ему:
- Кореш, не бросай баранку, жми до самого фронта с приветом от нас.
- На фронт я только на танке и на своём, - значительно поднял палец Пётр.
- А что, хлопцы, сложимся? И будет ему танк!
- Запросто! - отвечали хлопцы. - Святое дело.
«Да, на фронт тянет парня. А кого не тянет?..», - подумал Николай Михайлович, с силой захлопывая дверцу эмки.
У Петра вырвалось:
- Да не хлопайте так, это же не танк и даже не «студебеккер» - хмуро заметил Пётр.
- Понравились американские машины? Мне тоже. Военные приёмщики говорят, что им на фронте цены нет. Никакие дороги не страшны. Нам бы такую машину! Завидуешь? Верно, я тебя понял? Подожди, фронт снабдим, и нам достанется какой-нибудь «виллис».
- И на нашей эмке можно удрать, - буркнул под нос Пётр ни с того, ни с сего.
Со скрежетом врубил сцепление.