- Ты это к чему? - насторожился Николай Михайлович.
- Вроде не знаете. Весь город говорит, а вы не знаете…
О чём? - удивлённо спросил Николай Михайлович, внимательно посмотрев на него.
- Да не смотрите так. Я хоть контуженный, но в себе. А говорят всякое… Вам бы не слышать, но я всё равно скажу. Не перебивайте, а то из головы вылетит. Только не подумайте, что я вру или верю. Меня так и спрашивают: «Пётр, твой начальник уже на чемоданах сидит?». Одному я уже в ухо дал. Да много такой швали. Всем не дашь, а надо бы… В трамвае только и слышишь, что все партийцы, которые из Москвы понаехали за длинным рублём, ждут сигнала, чтобы смыться из Владивостока, а то будет как в Ленинграде. А если кто там и остался то, мол, колбасу жрёт, что на самолётах им привозят. А люди-то слушают… Да какие люди... Посмотришь, в трамвае – одни бабы. А им-то такое слушать. Они ведь без мужей и с детьми, - и Пётр, выезжая на улицу, сокрушённо вгляделся в её впадину, залитую туманом, как молоком.
- Так и говорят, что мы на чемоданах сидим? - переспросил Николай Михайлович.
- Так и говорят.
- А ты веришь?
- Да вы что? Я же говорю, что в ухо дал. Или не надо было?
- Тут, Пётр, кулаком не поможешь, - вздохнул Николай Михайлович.
Мысли его смешались. Душевного подъёма как ни бывало. Представить не мог, чтобы за его спиной происходило такое. Никак не вязалось с тем патриотическим настроем, который был у грузчиков в порту. Вот тебе и низший класс из «Миллионки», которому нечего терять. Уж он-то бы сказал в глаза: «Что начальничек, пришёл агитировать, а сам на сундуке сидишь?». И я знал бы, что ему ответить. Да не обо мне речь – о городе.
Владивосток, хоть и находился в глубоком тылу, был словно на осадном положении, как в прифронтовой полосе: сопки щетинились зенитками, окраины покрылись надолбами, изуродованы глубокими рвами. По ночам строгая светомаскировка держала жителей в напряжении, а неутешительные сводки с фронта, блокада Ленинграда, ещё и усиливали опасность внезапного нападения Японии. Люди были подавлены, теряли дух. А без него и герой в окопе, как и без боезапаса, не продержится. В тылу – он один запас. Нет его, и руки опускаются.
Тут ещё пришло указание из Москвы о частичной эвакуации семей военнослужащих и железнодорожников. Почему именно их? Не понятно. Да и ни о какой эвакуации во Владивостоке речи не было. Вызванные Николаем Михайловичем командующие армией и флотом лишь пожали плечами. Но подумав, генерал Опанасенко хмуро предположил:
- Видимо, основано такое указание на ошибках, допущенных при обороне Ленинграда. Привели к блокаде города со всем многомиллионным населением. Вот нас и предупреждают, чтобы мы не допустили.
- Это с одной стороны медали, - сказал осторожно адмирал Юмашев. - А с другой, мы выполним, и в городе начнётся паника. А это нам надо?..
«Да, палка о двух концах», - подумал Николай Михайлович и решающего голоса не подал.
Посовещавшись, решили подождать.
- Потянем резину, - сказал Юмашев.
- И три головы на плаху… - мрачно подытожил Опанасенко.
- Ничего, - сказал ободряюще Николай Михайлович. - В указании нет, чтобы мы выполнения подтвердили, да и подписи товарища Сталина нет. А понадобиться, я дам ему телеграмму, чтобы он разрешил эвакуацию. Но надеюсь, до этого не дойдёт?
- Будь спокоен, товарищ военного совета, - заверили его оба командующих, впервые назвав его так.
Попробовали бы не назвать. У него за спиной партия, поставившая его (гражданского) на эту, не досягаемую для них должность. Но воспользовался бы он этим? Как знать. Они же воспользовались его прикрытием.
Николай Михайлович не остался спокойным. Первое, чтобы не допустить распространения слухов об эвакуации кого бы то ни было, он призвал членов крайкома, райкомов «мобилизовать», как он пошутил, своих жён, близких, чтобы те побольше посещали кинотеатры, клубы и прочие общественные места. Призвал на это и свою.
- Это мне твоё партийное поручениё? - спросила его Наташа не без иронии.