- Ничего, бабы, что выпало нам, то выпало. Не мы первые в таком деле, - говорили солдатки, сопровождая на фронтовой запад составы с желанием, чтобы хоть толика из всего, что везут они, досталось милому, и помогла ему уцелеть, не пасть духом, отомстить за поруганную землю.
- Дай бог, чтобы последние…
- Мы никогда не будем последними…
- Смотря в чём, - сказано с намёком, но столь бодрящим для всех и понятным, что был принят с одобрительным смешком и даже лопаты застучали быстрее. Голоса не смолкали. Не были они пустой болтовнёй женщин, когда говорят, каждая о своём враз и не слушая других, как товарки на базаре. Там язык был в деле, чем длиннее, тем выгоднее, тут же слово было, как выстрел между бросками. Сказал, как выдохнул. И под каждое твоё движение, вроде себе на удивление, тобой давно рассчитано, будто не первый раз землю-матушку перекидываешь. А может в кровь вошло от предков твоих, которые то и делали, чтобы запастись на долгую зиму хлебом насущным пока земля оттаяла. Моли, не моли Бога, чтобы дал хлебушка на сей день. Но ленивому не даст, как не мели Емеля языком. Работай, а наговоришься зимой, детям на печи сказки рассказывая про белого бычка и про золотые рога, накормив их перед этим сытным караваем, который сама испекла в горячем лоне этой же русской печи.
Продолжали в том же духе, не прерывая работу перекуром, как мужчины. И вопрос прозвучал наболевший:
- Знать бы, что скажут потомки об этом нашем рве?
- Да то и скажут: «В наши дни вошёл водопровод, сработанный ещё рабами Рима», - без задней мысли, просто к слову, машинально прошептала, будто для себя, Наталия Тимофеевна, едва сжимая рукоятку лопаты намозоленными до боли ладонями.
Но её услышали, и не согласились. Правда, как-то не решительно:
- Но мы-то не рабы…
Какой-то дух противоречия или ещё чего охватил Наталию Тимофеевну, и она, забываясь, упрямо дополнила:
- Я – ассенизатор и водовоз, революцией призванный возить навоз… - о Господи, что я говорю, кому и
где, если бы Николай услышал… - Но, как на зло самой себе или Маяковскому, «ярому врагу воды сырой», которого, несмотря ни на что, не принимала её душа, повысила голос:
Мой стих
трудом
громаду лет прорвёт