- Ещё как, Дарья Семёновна. Без вас мы и не справились бы с этими лопатами да кайлами. А сейчас вот будто всю жизнь с ними и возились.
- Вот я и говорю, а то рабы построили… Не забывайте, бабы: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем, мы новый мир построим, кто был ни кем, тот встанет всем!». И потомки будут восхищаться нами!
«Да, - подумала Наталия Тимофеевна, - вот и Маяковский наяву. Есениным в ней и не пахнет. Видимо, так и надо, чтобы женские руки огрубели и стали мужицкими. А как иначе?..».
И как бы издалека услышала:
- Ну-ка покаж свои беленькие ручки.
- Зачем? - спросила она испуганно.
- Так надо! - сухо бросила Дарья Семёновна. - Я должна знать, какие у меня работнички. С меня спросят.
Наталия Тимофеевна, морщась, стянула тонкую кожаную перчатку, и как-то виновато протянула свою изящную ладонь с, набухшими чёрной кровью, мозолями.
- Нашла в чём работать, мать твою! - привычно вставила Дарья Семёновна. Обругала, - Снимай и вторую. Возьми вот мои брезентовки. Они хоть неказистые, но в самый раз для такой работы. Да старайся не стискивать лопату, как член… Правильно я говорю, бабы?
- Да мы уже забыли, как его держать, - прыснула румяная молодая солдатка, ставшая ею в начале войны. - Ей-то виднее, у неё муж всё ещё под боком.
- Ты её мужа не тронь. Николай Михайлович на своём месте, - осекла её Дарья Семёновна, сдвинув чёрные брови. - С ним сам товарищ Сталин совет имел. Собственными глазами видела. Да и со мной советуется, как с членом Верховного Совета.
- А кто спорит? - пожала всё ещё наливными плечами солдатка. - Он мужик видный. Насмотрелась на него, когда стоял на трибуне.
Наталия Тимофеевна в душе усмехнулась: «Надо будет сказать Коле, каким успехом он пользуется у женщин. С какими членами правительства дела имеет».
В рукавицах её руки утонули. Дарья Семёновна заботливо подсказала:
- Перевяжи мозоли платочком, саднить меньше будет…
- А вы как без рукавиц? - обеспокоенно спросила Наталия Тимофеевна.
- Обойдусь. У меня руки привычные. Я ими столько земли в колхозе перелопатила, одному Богу известно. Дайте-ка ломик, я покажу как долбать, а то до окончания войны это ров копать будем.
- Зависело бы окончание войны от этого рва, - заверила солдатка, горячась, - я бы этот ров зубами выгрызла за день, лишь бы мой любимый целёхоньким вернулся, да побыстрей.
- А мой уже не вернётся, - слезливо протянула пожилая женщина, шаркая лопатой по неподатливой земле. И вдруг заголосила, не сдержав то, чем страдала её душа. - Вчерась с фронта получила похоронку… Да какую похоронку… Если бы похоронку… Написано: «Пропал без вести». Мой пропал без вести... Как это – пропал? Видано ли это. Взял и пропал… Живой был, и пропал. Куда пропал? От чего? Как? Слово-то какое нашли? Человек ведь… Не верю! Не верю! Он живой передо мной. - Всё тыкала лопатой в землю с какой-то надеждой и выла жутко, как волчица в ночной мгле. Выла, пока не припала коленями к земле и не затряслась в припадке отчаяния.
Дарья Семёновна бросилась к ней. Подхватила её, прижала. И всё, что всегда сохранялось в её женской душе, вдруг вырвалось таким материнским сопереживанием, что и она взвыла, а за ней и другие. Людское горе одной охватило всех. И женщина очнулась, словно тяжесть своего горя, разделила на всех, ей стало легче. А вместе с ней и всем остальным. Они были, как один организм. Знали, что это навсегда останется у них в жизни до самого конца. Это и спасло их, и дало возможность сохранить любовь, без которой нет жизни на земле.
С таким чувство они и очнулись. Дарья Семёновна, поднимаясь, сказала:
- Ну что, бабоньки, повыли и хватит. Ров тоже для Победы. Придёт она, и мы вернёмся к нашему главному назначению.
- К какому ещё? - спросила солдатка.