— Я скучал, — голос Ивана пробирался хрипотцой под кожу. Я со всех сил держалась, чтоб не улыбнуться. Скучал он, скотина. Кому это интересно. То, что с меня каждую ночь сползала шкура на сиротливых простынях от горя, это кому то интересно?
Всё таки привычка она штука противная. Крепко въедается.
Я уже, чтоб не расклеится от его комплиментов, повернулась а Маше, хотела её отправить играть с кошкой. Дочка сидела за столом, подперев круглые щёчки кулачками, беззаботно болтала ногами.
— Машенька, ты будешь пить чай, или побежишь проведаешь котят?
— Чай не буду, — Машка замотала головой. Мы с папой столько чая выпили, целую бочку! А ещё мы ели вафли в кафе, ну, такие, где сверху кладут мороженое, всякие ягоды. А ещё папина тётя принесла шоколадный сироп и сверху полила мою вафлю.
Маша говорила что то ещё, а у меня рыбной костью застряло её выражение” папина тётя”…
— Машенька, а что за тётя, красивая? — я спрашивала, а сама не отводила глаз от лица мужа.
— Маша, беги к котятам, — поспешно просипел муж внезапно севшим голосом.
Дочурка не обратила внимания на его предложение, продолжала мне рассказывать про “тётю”:
— Да, мам. Тетя красивая. У неё белые волосы, она смеялась, её зовут тётя Лиля.
Она сидела с нами, я рассказывала ей про котиков.
— Маша, хватит болтать, — Василевский внезапно охрип, — Беги, играй с котятами.
Маша замолкла ровно на секунду, примирительно погладила меня по руке:
— Я с чужой тётей разговаривала, потому, что рядом был папа и он мне разрешил.
Я не отрываясь молча смотрела в глаза мужу. Воздух вокруг стал плотным, завис киселём.
На губах, в горле появилась горечь, губы снова кривились, пытаясь не сдержать стон. Нет, не может быть, что всё снова происходит между нами. До моего сознания медленно доползало: мой муж снова встречался со своей худоберчевой заразой. Он побледнел, плотно сжал губы, я видела, как у него дрогнули ноздри. Я уже точно знала ответ, но всё же спросила:
— Это она?
Глава 18
— Там была та самая тётя, которую я однажды видела?
Мой вопрос мужу завис в воздухе.
У меня так резало глаза, будто битого стекла насыпало.
Всматривалась в лицо мужа. Он пару часов назад пялился на мою грудь заляпанную вишней и признавался в любви, а я снова уши развесила! Вот же дура наивная. Диву давалась, да мой мужчина отъявленный лгун, артист. Я ведь только что собиралась обсудить наше с Машей возвращение домой в попытке помириться и поверить мужу на слово.
Сердце отчаянно еле слышно, тяжело перекатывало свои размеренные бум-бум в груди, намытывало, стягивало в тугой клубок воспалённые нервы. Я медленно, как в затянутом кино зажмурилась, с хрипом проталкивая внутрь себя воздух: вдохнуть не получалось. Губы дрогнули, на удивление, голос у меня звучал уверенно, чётко:
— Так невмоготу было полюбоваться своей Лилей, что не выдержал, привёл на прогулку с дочкой?
Иван покрутил головой, потёр шею. Чувствовала, как Иван напрягся, вздыбил свой жёсткий подбородок, как дёрнулся его кадык над воротником:
— Понятия не имею откуда она появилась.
— Хватит, Василевский, я столько раз пыталась снова и снова поверить тебе, и вот опять…
— Ну, вот что, Элеонора. Хватит! Ты достала меня своими подозрениями. Как мы могли столько лет прожить вместе и не научиться доверять мне. Я говорю тебе: меня с этой женщиной ничего не связывает. А ты тут целую драму развезла!
— Сам понимаешь, что сказал?
Я пыталась не плакать, а слёзы текли сами, попадали в нос, в рот. Я задыхалась беззвучными рыданиями. Иван наседал:
— Да, Элеонора, но она появилась там случайно. Я сам не знаю, как она там оказалась.
— О, в городе, где крутится одновременно более 20 миллионов жителей, нечаянно встретиться с ш*… в смысле, с шаболдой, разбившей твою семью это же обычное дело.
— Элеонора, я…
— Мало того, ты ещё привёл туда нашу дочь, Василевский,
— Элеонора…
— Я завтра же отправлюсь в суд и потребую, чтоб на тебя выписали охранный ордер. Чтоб ты близко не подходил к нашему ребёнку! Нет, я лучше подам на лишение тебя отцовских прав. Да, это будет правильно!
— Дай мне сказать!
— Лучше бы ты сдох, Василевский. Играть моими чувствами… Я ведь сегодня первый раз почувствовала, что может быть ты говорил правду, когда рассказывал, что это не то, что я подумала.
— Элеонора…
— Никогда больше не приходи сюда, Василевский. Я тебе не мишленовская звезда, чтоб украшать твою ширинку. Кстати, её ты уже потерял навсегда. В смысле — звезду.
— Да послушай ты меня! — Василевский стукнул рукой по столу — Дай мне хоть слово вставить.