Запихиваю все его мелочи, вплоть до ручек, в мусорные пакеты и добираюсь до гардероба. А там сотни выглаженных рубашек и брюк. Ремни и галстуки. Вещей больше, чем у меня, раньше я этого даже не замечала. Их я оставлю около мусорного жбана, для бедных людей, и пусть ищет, где они.
Ром бьет в голову, и меня уже сильно качает. На телефон приходит голосовое от дочери: «Мама, спокойной ночи, поцелуй от меня папу».
Держись, Ксюша, не реви, любви уже нет.
«Поцелую, милая. Ложись спать».
Не могу объяснить, что мной движет в этот момент. Надеваю одну из его рубашек и заваливаюсь на диван, допивая ром. Рассматриваю свою руку с обручальным кольцом. Редко его снимала, но сейчас оно будто прожигает палец. Снимаю его и выбрасываю в сторону. Делаю еще глотки и, прикрыв глаза, не замечаю, как отключаюсь.
Просыпаюсь оттого, что что-то гремит и в нос забирается аромат свежесваренного кофе.
Глава 18.
Вдыхаю приятный запах кофе. М-м-м…Чарующий аромат так и будоражит сознание. Лежа на твердом диване, так и хочется уже поднести горячую чашечку ко рту и втянуть слегка горький напиток в себя. Что-то падает на пол, стукает, и слышится шипение на сковороде. Следующая волна запаха опережает кофе, это жареный бекон и яйца. Что за?.. Резко поднимаюсь, принимая сидячее положение. С груди катится бутылка на пол, бухает, но не разбивается, и в комнате как будто прошел слон. Сейчас непонятно: я хотела убраться или еще больше разворотить комнату? Голова тяжелая, как будто гвоздями набита, и шея затекла на деревянных подлокотниках. Как люди пьют каждый день? Тру шею и виски. Чувствую себя алкоголичкой. На телефоне время семь ноль-ноль, мой будильник не сработал. Снимаю его с блокировки, но он отключен. Перезаведён на семь тридцать.
Слышу, в стороне кухни начинает разговаривать телевизор, вещая утренние новости. Может, консьержка пришла ко мне, видела меня вчера в состоянии уборки? Прохожу туда маленькими шагами, в рубашке мужа. Я не устаю удивляться всему, что со мной происходит. И никакой закономерности в этой ситуации не могу найти. Вселенная решила порезвиться надо мной на полную катушку.
Игорь?!
Опираюсь о дверную раму. Даже имя его не хочется произносить. Надо придумать ему кличку, так будет легче.
Он, в черных полумятых брюках, крутится около печки, завязав на поясе фартук, что то режет прямо на столе, без доски, смотрит в экран телевизора и закидывает кусочки сыра себе в рот. В этих брюках, если мне не изменяет память, он ходит с того времени, как ушел со своей «кис-кис». Кажется, он так ее прозвал. И как же так он ходит в одном и том же столько времени? Когда целый шкаф забит его тряпьём! На каждый день определенные брюки и определенная рубашка, а к ним галстук. Белая рубашка висит на стуле, он ко мне спиной, только в одной майке на крупных бретельках. И на его лопатке выбита тату с моим именем. Она еще там, на его коже, медленно выцветает.
Так, спокойно, Ксюша, это мелочи, не делай из них то, чего нет. Наверное, забыл вывести ее. Всего лишь.
На сковороде скворчит яичница и ломтики бекона, и уже попахивает горелым. Масло выпрыгивает из сковородки, он плотно прикрывает крышку. Но капельки, видимо, попадают на брюки, раз он пытается их оттереть полотенцем.
— Черт!
Прохожу к окну.
— Попробуй солью потереть. Может, и получится спасти твои штаны.
Открываю форточку, запуская свежий воздух.
— Доброе утро, Ксюша.
— Оно было добрым, пока я не увидела тебя на своей кухне. Ты… случайно адресом не ошибся? Или Элона тебя не накормила, что ты ешь мои продукты?
Какая мелочь — делить продукты. Мне даже самой противно это говорить, но остановиться не могу.
— Ну зачем ты так? Я пригнал твою машину. Приготовил завтрак.
— Сам наполовину его уже съел, но суть не в этом. И что я должна сделать? Разве я просила тебя? Мне ничего от тебя не надо. Я, кажется, вчера все ясно тебе сказала.
— Ксюш, я хочу остаться друзьями? Почему ты жаждешь крови этих разборок? Неужели нельзя все решить мирным путем?
— Это все? — сжимаю подоконник от его слов. Для него все очень просто. — Я тебя услышала, а теперь покинь мою квартиру.