— Римма Григорьевна, — раздается жалобный писк, — вы меня наверняка ненавидите, но я заслужила. Я правда очень плохая.
— Замолчи.
Я сосредоточена на дороге, смотрю только вперед, и конечно пропускаю, как всхлипы Кузнецовой переходят в рыдания. Она закрывает ладонями лицо, а тело ее мелко дрожит от накатившей истерики:
— Простите, я, так виновата.
Я наклоняюсь вперед и выкручиваю радио на всю громкость, чтобы не слышать ни единого слова от той, что разрушила мою жизнь.
А потом напоминаю себе, что не совсем Нюра. Все совершил мой любимый супруг, потому что я ему это разрешила.
И снова злюсь. Гадаю, кто еще знал, о их романе, представляю, как буду встречаться с деканом ВУЗа, который наверняка слышал, не мог не слышать, о постыдной связи женатого профессора и студентки. Думаю, когда поехать к свекрови. Она уже давно не выходит из квартиры, сидит там со своей сиделкой и смотрит сериалы. Так что раз в неделю мы навещаем маму, чтобы та совсем не сошла с ума от одиночества. Конечно, ей нельзя знать про аварию. Но как долго это скрывать — не понятно.
Пока Нюра просто плачет, я успеваю ощутить целый каскад эмоций. Злюсь, грущу, злорадствую, ненавижу, а потом, когда все это проходит, остается только стыд.
Почему-то мне невероятно стыдно за своего мужа и за эти зимние сапоги. Он же видел, что это совершенно неподходящая обувь. Их и зимой носить страшно, носы отклеились и наверняка пропускают воду. Но весной, когда на улице так тепло, надевать эти меховые кандалы — чудовищно.
Хорошо. Белый эгоист, сноб, нарцисс, предатель. Но почему-то меня больше всего ранит то, что он жлоб!
Ненавижу тупых и жадных!
— Мы приехали?! — Нюра с удивлением осматривает парковку.
— Да, выходи. Господи, сумку оставь, ты же видишь, что это не аэропорт!
Кузнецова еле поспевает за мной, я слышу ее мелкие семенящие шаги по тротуарной плитке. Пыхтит, спотыкается, цепляясь за длинный узкий шарф, но молчит.
Где-то на первом этаже ТЦ должен быть магазин обуви. Я захожу в первый попавшийся и натыкаюсь на консультанта.
— Нам нужны кроссовки, удобные и качественные, и главное, мы очень спешим. — Поворачиваюсь к Кузнецовой, та медленно моргает, будто пытается переварить услышанное. — Какой у тебя размер ноги?
— Тридцать шесть.
— Отлично, дайте нам тридцать семь или даже тридцать семь с половиной, если у вас есть такие. Цвет и дизайн не важны, главное побыстрее.
Пока консультант ищет подходящую пару, я вынуждена остаться наедине с Нюрой.
Та мнется на месте. Озирается по сторонам, как дикая. Белый ее что, взаперти держал?!
— Римма Григорьевна, — раздается надсадный шепот, — а почему вы сказали принести тридцать седьмой?
Я перестаю гипнотизировать собственные ногти и с удивлением смотрю на девчонку.
— У тебя скоро начнут отекать ноги, и в привычной обуви будет неудобно. — Судя по расширенным зрачкам, она удивлена. — Господи, как ты рожать будешь, если даже такого не знаешь?
Вижу, как глаза снова наполняются влагой. Черт, лучше бы я и дальше любовалась своим маникюром, потому что теперь смотрю на то, как слезы градом катятся по пухлым щекам. Она рыдает, а я не понимаю, что делать. Ненавижу истерики, просто теряюсь, и все.
Вот она плачет и надо бы утешить, но я не хочу.
И видеть это тоже не хочу.
— Не переживай, сейчас приедешь домой и почитаешь про беременность, роды. Время еще есть.
— Я не смогу, — сипит она.
— Все могут.
— Нет, Римма Григорьевна, вы не понимаете. Я никогда не думала становиться мамой, не хотела детей, но это другое. Я могу стать мамой сына Филиппа Львовича, сделать его счастливым. А теперь… если его не станет?
Не понимаю, к чему она клонит, не слышу, о чем говорит, потому что на секунду, на этот короткий миг глохну.
— У тебя будет сын?
— Уверена, что у меня будет мальчик. Тогда бы Филипп Львович его точно полюбил.
Что-то в голосе Ани заставляет меня напрячься. Я сглатываю тяжелую, вязкую слюну и едва узнаю собственный голос:
— Он знал о беременности?
— Что? — Она удивленно крутит головой, а потом кивает: — Да, конечно.
— И как отреагировал?
— Филипп Львович был… в смятении.
Хм. Какое хорошее, а главное, подходящее слово. Смятение. Быть в смятении почти также удобно, как и быть в коме, когда натворил дел и ждешь, чтобы все как-то само развязалось. Очень надеюсь, что Белый как можно быстрее придет в себя.
Продавец, наконец, приносит несколько пар кроссовок и Нюра выбирает одни, на мой взгляд, самые безвкусные. Она примеряет их, перекатывается с пятки на носок, подпрыгивает. На бледном лице наконец появляется улыбка.