Как?
Да сама не знаю. Вот так, как Никита прямо сейчас смотрит на меня.
— Никит, слушай… — я думаю, как бы дать ему задание подальше от моего дома, чтобы и Настя успокоилась, и я лишний раз не нервничала, но Савранский сам находит, чем себя занять.
— Это что за лаборатория юного химика?
Он осторожно садится на кровать, стараясь ничего не задеть и не сломать, но я все равно чувствую, как под ним прогибается матрас. Мой любимый, мой бесценный матрасик! Надеюсь, этот бугай не повредит мою прелесть, иначе я не смогу больше спать!
— Римма, я и не думал, что у тебя такая коллекция духов. Ух ты, аптечкой пахнет.
— Это Баккара, положи, пожалуйста.
Сердце замирает при виде любимого флакона. Его мне подарил Филипп год назад перед поездкой в Сочи и теперь этот город пахнет для меня не морем и цветущей в марте мимозой, а шафраном, жасмином и кедром. Я с ужасом смотрю, как Никита подкидывает пузырек вверх и небрежно, без какого-либо почтения кидает его на подушку.
Мальчик мой, поаккуратнее, это почти пятьдесят тысяч в жидком эквиваленте!
Но этот нахал лишен чувства прекрасного. Он отвинчивает крышечки, нюхает мои ароматы, иногда морщится, иногда чихает, но всегда остается недовольным.
До тех пор пока не натыкается на старенькие Диор. Forever and ever, тонкий парфюм с запахом первых дней весны. Или первой влюбленности. Или хрустальных бокалов, звенящих на морозе, и звук этот такой чистый, такой пронзительный, что хочется плакать!
Не помню, по какому поводу Белый дарил мне их, и не помню, почему перестала пользоваться этим ароматом, спрятала его за другими. Наверное, я больше не чувствую себя той беззаботной и светлой девушкой, которой была когда-то. Которая пахнет вот так — легко и нежно.
— О, нашел! Вот это запах моего выпускного, — Никита снова нюхает флакон и кивает.
— Ты что-то путаешь, я не была на твоем выпускном.
— Ну да, — он смешно хмурится, совсем как Настя, — вы с Викой пришли к маме на бутылочку вина на следующий день после. Я как раз помирал у себя в комнате после первого в жизни похмелья, и когда выполз, чтобы поздороваться с вами, то попал вот в это…
Он жмет на распылитель, и комната тотчас тонет в облаке белых роз — самых свежих и самых нежных. Ноздри Никиты расширяются, он вдыхает запах так жадно, будто до этого не дышал вовсе.
— Ага, оно… Весной пахнет, и… каким-то счастьем, что ли.
— Я могу отдать тебе духи, если так хочется. Когда загрустишь, достаточно пары пшиков, чтобы стать снова счастливым.
— Да нет, не надо, — беззаботно отмахивается, Ник, но потом резко сдвигает брови: — В смысле отдать? А тебе они что, больше не нужны?
— По правде говоря — нет. Никакие из этих духов мне больше не нужны, но что с ними делать, я не знаю.
— Можешь продать.
— Могу, но не хочу. — Я с грустью смотрю на красивые, когда-то такие желанные флаконы. Как же я радовалась каждому из них. И все они теперь вызывают во мне отторжение, почти что ненависть. Это не просто какие-то ароматы, нет, это поездки, события, беседы на веранде, чтение любимых книг вслух, планы на будущее, случайные касания, неслучайные поцелуи, жаркие ночи и полные нежности утра. Продать все это кажется кощунственным, я не настолько нуждаюсь в деньгах, чтобы торговать своей памятью.
Я опускаюсь на кровать рядом с Никитой и бережно, как драгоценные камни, касаюсь стеклянных пузырьков.
— Хочешь я их у тебя куплю? И когда станет грустно, ты сможешь приходить ко мне, чтобы понюхать любимые запахи.
Качаю головой. Это плохая идея, хоть мне и приятна такая забота от чужого по сути человека.
— Тогда нам нужно сделать что-то символическое! Что-то, что ты запомнишь навсегда! У тебя есть время? Отлично, я тоже свободен и как раз душа просила приключений!
Никита вскакивает, мечется по комнате, в поисках чего-то и натыкается на красные капроновые колготки:
— О, это что за реквизит к Олимпиаде в Париже? Там бы зашло подобное непотребство, — он скашивает глаза к носу и вываливает язык, изображая Марию Антуанетту с отрубленной головой. Бррр.
— Это мой позор прошлых лет. — Чувствую на лице жар. — Раньше мне казалось, что красные ноги идеально сочетаются с унылыми лицами гостей на фуршете. Но я исправилась и с тех пор подобных ошибок не допускаю.
— Зря, выглядит очень авангардно, в духе семидесятых. О, нашел!
Никита подхватывает с пола кожаный портфель моего мужа, тот самый, в котором он обычно носил ноутбук и рукописи. В нашем доме все это было сродни святому Граалю, и без особой надобности я никогда не трогала вещи Белого. Так что теперь не могу сдержать злорадной улыбки, когда Никита потрошит сумку мужа как дохлую рыбины, выкидывает из нее бумаги и папки, а потом складывает туда же мои духи. Но на этот раз аккуратно и старательно, чтобы не разбить ни один флакон. При этом он что-то насвистывает и смотрит на меня с той долей сумасшествия, что я и сама заряжаюсь его безуминкой.