— Я могу тебя удивить.
— Сомневаюсь, милый, — торможу. Хотела назвать его так, чтобы подчеркнуть разницу в возрасте, но язык упирается в зубы и замирает, заставляя смаковать новое для меня слово. Ведь Никита и правда «милый». И мне действительно хочется его так называть.
— Да, милая, — нахал улыбается, будто раскусил мой тупой план. А я дрожу, потому что его ответная «милая» выбивает из под ног опору. Я даже не помню, о чем хотела сказать и потому тупо мямлю.
— Я… объездила все страны… и была в… так что вряд ли… вряд ли ты сможешь меня удивить.
Говорю и не свожу взгляда с его губ. Таких пухлых, что, кажется, если укусить, брызнет сок. Я напрягаюсь, жду поцелуя, почти мечтаю о нем, как вдруг Никита отстраняется и встает.
— Куда? — Не понимающе шепчу.
— Собирать вещи, ты была очень убедительна, Римма, меня проняло.
Когда он уходит, я чувствую себя глупо. Идиотка великовозрастная! Все думала, как бы не расстроить молодого мальчика, а теперь осталась одна и… грустишь?! По нему, что ли?! Да нет, бред какой-то!
Пока на кухне тихо, доедаю завтрак и даже успеваю помыть посуду. Никиты все нет. Жду еще немного, но из спальни не доносится ни звука, а потому, не выдержав, иду за Савранским. Может, он заснул? Или… плачет?!
Толкаю дверь и...
— О Боже.
Прямо передо мной стоит двухметровый лось, по-прежнему голый, если не считать моих красных колготок. Тех самых, из авангардного прошлого. Чтобы хоть как-то их натянуть, Никите пришлось сделать надрезы по низу и теперь он шевелит растопыренными пальцами, торчащими из капроновых дырок. Туда-сюда. Сюда-туда.
— Удивлена? — Он вскидывает на меня совершенно шальной в своем безумстве взгляд.
— Никит, ты в себе?
— Лучше бы конечно в тебе, но нельзя!
Облокачиваюсь о дверной косяк, кажется, тут нужна опора, иначе упаду. И вовремя, потому что в следующую секунду краснопопый лось поворачивается ко мне боком, и, сделав стойку как у боди билдеров, начинает играть мышцами. В такой позе я вижу все, даже то, что он не надел трусы под мои колготки.
— А теперь удивлена?
Фыркаю. Скрещиваю руки на груди и качаю головой. Мальчик, я была в голландском порнографическом театре, что мне твой натюрморт с яйцами в мелкую сеточку?
— Что ж. К этому я был готов. Алиса, музыку, — орет этот дурень и колонка отвечает на всю свою мощь Лебединым Озером. Господи, как хорошо, что Чайковский уже умер и не видит эту роскошь. Потому что «роскошь» сложила руки лодочкой, скрестила ноги иксиком и принялась очень натурально играть умирающего лебедя у меня в спальне, выписывая круги вокруг сброшенных в кучу вещей.
— А теперь удивлена?
— Я бы даже сказала в ахуе, — честно признаюсь Савранскому. Такого шоу даже в голландском театре не показывают.
Никита весело хватает меня под мышки и волочет обратно в кровать, пока я пытаюсь пихнуть его в грудь. Куда там, он так силен, что не чувствует моих ударов, а просто смеется. Раскатисто, как Зевс — Бог Грома и Молний. И я смеюсь вместе с ним, гораздо тише, но очень искренне. Слезы брызгают из глаз, и, заметив это, Ник вытирает их пальцами. Руки у него шершавые, в мозолях, но я льну щекой к грубой коже, чтобы еще раз коснуться чего-то живого.
Вот нужное слово! Живой! Он первый живой человек в этом антикварном музее, в котором я и сама стала экспонатом. И я так не хочу его отпускать.
Никита будто считывает мои мысли. Наклоняется и шепчет прямо в губы:
— Не бери в голову, нам просто хорошо вместе. Это только про секс, никаких чувств, никаких обязательств. Наш с тобой секрет, о котором никто не узнает.
— Надолго?
— Не знаю, — он жмет плечами, — пока не встретим кого-нибудь стоящего, тогда просто разойдемся и забудем. А пока, разреши себе веселье.
И я разрешаю. Впиваюсь в его губы поцелуем, который накрывает меня новым, непонятным чувством своей «нужности». Сейчас я нужна Никите, но это не идет ни в какое сравнение с тем, как сильно он нужен мне! Как воздух! Как тепло! Как Жизнь!
Мы жадно ласкаем друг друга. Трогаем, кусаем, облизываем, и почти растворяемся в этом чувстве, выпадаем из реальности, оставив только кусочек себя здесь. И именно этот кусочек первым реагирует на шум в коридоре:
— Римма Григорьевна, это я, Нюра.
Затем звук оплеухи и чей-то грубый голос:
— Молчать, дура. Это и твой дом тоже, так что раздевайся и все.
Глава 17
— Ты ждешь гостей? — Он касается губами мочки уха. — Мне сходить с тобой?
Мотаю головой, и отвечаю так же тихо: