И снова хлопок ладони по кровати. И снова я бьюсь лопатками о дверной косяк, в попытке слиться со стеной.
Филипп пугает. Не безумным блеском во взгляде, а нечеловеческим спокойствием и тоном, которым он говорит эти страшные вещи.
— То есть ты с Аней не спал?
Вздыхает. Тянется к часам на запястье и слишком поздно вспоминает, что их с него сняли, как только Фил поступил в больницу. Ему не на что отвлекаться и некуда бежать. По сути, он даже более безобидный чем моющая губка. А если начнет что-то такое говорить, то я просто уйду. Немощный и жалкий, он больше не имеет надо мной власти. Потерял вместе с тем странным чувством, которое я к нему испытывала. Не любовь, а собачья преданность. Он и обращается со мной по инерции — как с псиной.
— Так ты с ней не спал, — решаюсь повторить вопрос.
— Не будь глупышкой, Шери. — Хмурится этот подонок. — Разумеется, у нас было, я увлекающийся человек, творческая личность и не хотел дергать тебя от работы своими плотскими желаниями.
Вот как завернул. Плотские желания. И я даже ему верю, больно правдоподобно звучит мой муж, вот только бедная Нюра совсем не поняла свою роль в этой социальной пирамиде чувств. Она думала, что стоит на самом верху, как муза и мать сына великого писателя. А оказалась просто подставкой под колено и кое-что еще, отвечающее за «плотские желания».
На секунду мне стало жаль эту дурочку. И себя тоже жаль. Мне понадобилось больше десяти лет, чтобы разглядеть Черную душу Белого. Кузнецова отделалась каким-то годом. Так что не понятно, кто из нас двоих дура?
— Римма, не уходи. Глупо ругаться по такому поводу, я люблю тебя, и ты это знаешь.
— Ты любишь только себя, — отмахиваюсь я, — остальных даже не замечаешь.
Смотрю по сторонам, вижу неприметный табурет, на котором недавно сидел Фомичев. Иду к нему и сажусь, чтобы не дай Бог, не свалиться. Стена за спиной больше не кажется мне такой надежной.
— Фил, я ухожу от тебя.
— Не думаю, что ты это сделаешь, — он упрямо качает головой и смотрит на меня так, что хочется отвернуться.
И я отворачиваюсь. Малодушно изучаю окно, и плевать, что ничего кроме серой кромки неба отсюда не разглядишь.
— Римма, сказать тебе, почему ты не уйдешь?
— Не надо, пускай сохранится интрига.
— Ненавижу интриги. Даже в своих книгах их не пишу.
— Зато пишу я.
— Шееери, это низко. — Я слышу, как он подается вперед и на секунду, на короткий как выстрел миг, цепенею, потому что боюсь, что Филипп подойдет ко мне. И только потом, придя в себя, приказываю себе дышать.
— После всего что ты сделал, я могу поступить низко.
— И что же? Забрал из бедной семьи? Выучил? Женился? Вывел в свет? Обучил манерам? Воспитал? Дал работу? Платил, в конце концов? У тебя была самая высокая по региону зарплата, и ты это знаешь. Так что не понимаю причину твоих недовольств.
— Я очень довольна, Белый, — в раздражении шиплю на мужа, — а когда мы разведемся, то стану еще довольней. Фил, я серьезно.
— Нет, моя милая девочка. Ты не бросишь в беде того, кто почти умер. Мне нужна твоя помощь, без тебя я не восстановлюсь, и мы оба это понимаем. Поступить так с инвалидом низко, а ты не такая. Ты чудесная, светлая, чистая фея, которую мне посчастливилось найти.
Я поворачиваюсь обратно к койке. Господи, какая пошлость! Бесталанная гадкая бурда, на которую я раньше велась! На секунду стало за себя стыдно, как иногда бывает стыдно за бабушку, которые ни к месту рассказывала соседям, что я родилась три пятьсот ровно, и какала по три раза на день.
Так там хотя бы возраст и все сопутствующие проблемы. А у меня что? Ранняя деменция? Психические отклонения? Гипноз?!
Филипп продолжает рассказывать о том, какая я на самом деле уникальная и как он никогда бы не смог найти мне замену. А Нюра? Просто глупая ошибка, случившаяся с ним зимой, когда он изнывал от холода и тоски.
Я теряюсь в его словах. Физически чувствую, как Филипп плетет вокруг меня паутину, чтобы я бабочкой прилипла и забилась в ней, не смея улететь. Да, наверное, это все-таки гипноз. И убитая в детстве самооценка.
Встряхиваю головой, смотрю на циферблат часов. У меня, в отличие от Белого, на руке красуются маленькие Seiko, которые показывают три часа дня. Время обедать, а я даже не ужинала.
— Значит, Нюра для тебя ничего не значит? — машинально повторяю слова мужа.
— Разовая связь, о которой нужно забыть.
— Ладно, — я поднимаюсь с места, — о ней забудем. А что с ее ребенком прикажешь делать?