Поэтому я даже не закрываю дверь в спальню. Незачем. Падаю на подушки и засыпаю.
А ночью мне снится страшный сон.
Самый пугающий и самый реалистичный кошмар.
Глава 26
От запаха акации сносит голову. Он плотный, медовый и настолько сладкий, что хочется зачерпнуть его ложкой и попробовать на вкус. Мурашки по телу. Я дышу жадно и почти тону в этом божественном аромате и в чувстве счастья, накрывшего меня как гигантская волна.
— Мама, правда, красиво?
Меня за руку держит девочка. Тонкая фигурка, ссадины на коленках, две косички, как у Пеппи длинный чулок. Она действительно похожа на моего мужа, все как когда-то сказала старая гадалка. Только в ее живом, подвижном лице, есть и я тоже: мой взгляд, моя мимика, моя улыбка.
Потому что это моя девочка, моя дочь.
— Красиво, — улыбаюсь, и чувствую, как глаза щиплет от слез.
Я никогда не думала, какой бы была моя малышка, не рвала понапрасну сердце. Сделанного не воротишь, и за свою ошибку я наказана сполна. Но сейчас, стоя рядом с ней, я умираю от нежности и страха, потому что понимаю — это просто сон и скоро он закончится.
— Ты не уйдешь?
— Уйду, ты сама меня прогнала, мама. Но когда-нибудь я вернусь снова.
— Пожалуйста… — всхлипываю я, и еще крепче хватаюсь за руку дочери.
Она ни разу мне не снилась. Не простила предательства, а потому ушла навсегда. И это первый раз, когда я вижу ее, свою далекую и такую родную малышку.
Опускаюсь на колени, касаюсь пальцами ее щек, провожу по губам, задерживаюсь на маленьких, как у мышонка ушках. Я хочу запомнить ее, выбить в своей памяти, как татуировку на коже.
Но мне не дают этого сделать.
— Кнопка, тебе пора, — слышу до боли знакомый голос.
Оборачиваюсь, за спиной стоит Филипп, а рядом с ним, обхватив руками круглый живот, жмется Нюра.
— Ты не заслуживаешь ее, Римма, — от улыбки мужа все внутри сводит судорогой. — Ты настолько ничтожна, что мне тебя даже не жаль. Скоро любимая женщина подарит мне сына, а ты так и останешься одна. Без книг, без друзей, без денег, без молодости. А потом я заберу у тебя даже воспоминания о том, как ты была счастлива когда-то. Ничего не останется!
Изо всех сил цепляюсь за руку дочери, но невидимая сила растаскивает нас в разные стороны.
— Пожалуйста, не надо! — Кричу вслед своей девочке. — Оставь мне хотя память о ней! — Бегу, падаю на острые камни, разбиваю колени в кровь, но мне уже не больно.
Другая боль оказывается сильнее.
Я вижу удаляющиеся силуэты и слышу голоса. Потом пропадают и они.
Налетевший на деревья ветер срывает цветы акации и те дождем «проливаются» на землю, а вслед за ними резко желтеют и опадают листья.
Листья как мои годы. С каждой секундой руки становятся суше, морщинистее, а на коже появляются старческие пятна. Трогаю пальцами лицо, и понимаю, что я уже совсем старушка.
Он забрал и это — мою молодость.
Нет, не так.
Я сама ему все отдала. Потому что любила, потому что не знала, что нужно иначе, потому что сломалась, когда другие справляются и идут дальше.
И некого обвинять. И не зачем кричать.
Все сама. Все сама…
Но я кричу. Разрываю ночную тишину диким, почти звериным воплем женщины, которая не готова сдаваться.
— Тише, Римма, тише, — как из глубокого колодца, меня вытягивают из этого страшного сна, — я здесь, маленькая. Я здесь, любимая. Все прошло, все закончилось, это просто сон.
Никита целует меня, нежно, едва касаясь губами губ.
— Я спасу тебя от всего на свете, только дай мне этот шанс, — раздается тихий шепот.
— Я никогда не уйду, пока ты сама не прогонишь, — это звучит не снаружи, за пределами разума, а где-то глубоко внутри. Отбивает, вместе с ударами сердца. Сердца, которое наконец, начинает жить.
Утро наступает ближе к обеду. Просыпаюсь рядом с Никитой, у него на груди, прижатая так крепко, что уже никакая сила не сможет нас разъединить. Улыбаюсь, трусь щекой о Савранского как сытая кошка.
Я знаю, что неправильно.
Я знаю, что у этого нет перспектив.
Я все знаю.
Но разрешаю себе побыть счастливой, хотя бы немного, самую малость, до тех пор, пока он сам от меня не уйдет.
Ник переплетает наши пальцы, подносит мою ладонь к губам и начинает целовать, по одному поцелую на каждый пальчик, отчего мышцы внизу живота начинают сладко дрожать.
— Как все будет дальше? — На выдохе спрашиваю я.
— Прекрасно.
На языке вертится второй вопрос. К примеру, как долго будет длиться это наше «прекрасно»? И что станет с нами, когда оно закончится? Когда Никита решит завести семью, я имею ввиду настоящую семью, а не тот суррогат, который могу дать ему я? И как, в конце концов, мне жить, когда он решит уйти?