От этих вопросов пухнет голова и хочется закрыть ладонями уши. Слишком очевидные и болезненные ответы они ведут.
— Римм, — Никита прикусывает кожу у меня на макушке, — прекрати забивать себе голову, мы вместе, потому что нам это подходит. Если ты боишься, что все слишком серьезно, а ты не готова, то давай обозначим правила. Это открытые отношения.
— Даже так, — непонимающе бурчу я.
— Да. Мы можем встречаться с кем угодно. Но проводим время вместе, пока нам хорошо, как сейчас.
Его слова так резонируют со всем, что он мне говорил ночью, будто передо были два разных человека. Или та нежность, те клятвы, те признания тоже часто страшного сна. Я же ни в чем не уверена.
Отрываю лицо от его груди:
— То есть я могу привести сюда другого мужчину?
— Разумеется, — сморщив нос, фырчит Ник. — Только предупреди меня заранее, чтобы я ушел из квартиры, ладно? А то твой хахаль не переживет конкуренции и помрет от зависти.
— А ты значит… тоже?
— За это не переживай, у меня подружек не будет. Потому что… не хотел говорить, но мы должны быть вместе хотя бы по физиологическим причинам, у меня такой член… другим девушкам будет со мной сложно.
Мысленно закатываю глаза. Ну-ну, сейчас я буду слушать о его гигантском достоинстве, которое как шпага волочится по полу, пока кое-кто идет.
— Такой большой, — сочувствующе шепчу я.
— Что? Нет, конечно! — Ржет Савранский. — Такой маленький. У меня просто крохотный писюн. Почему ты смеешься, вообще-то даже болезнь такая есть, микропения! — Никита упирается носом мне в висок и по-змеиному шипит, отчего становится еще смешнее. — Римма, нам просто повезло так совпасть, ты такая миниатюрная, что у меня получается доставить тебе удовольствие. Представляешь, сколько разочарованных в жизни девок ты спасаешь каждый день, не пуская меня по рукам?
Я уже откровенно хохочу, то ли от глупой шутки, то ли от щекотки, то ли от чувства счастья, накрывшего нас с Савранским с головой. На смену ночному кошмару пришел день, настолько прекрасный, что теперь мне страшно, вдруг и это сон тоже? И если так, то я больше не хочу просыпаться.
Мы еще долго смеемся, ловя отголоски этого веселья. Всхлипывая и растирая слезы. До стонов и протяжного «ыыы» после каждого слова. А потом Никита хмурится, лучистые глаза за секунду становятся серьезными, и весь он меняется как по щелчку пальцев. Такая перемена заставляет меня подобраться, я все еще не понимаю, где Никита настоящий, а где его образ.
— Римма, — тянет он и кажется что сейчас я слышу не мальчика весельчака, а мужчину. — А теперь, когда я держу тебя крепко и ты не сбежишь, расскажи, как так вышло, что ты писала книги за Белого?
Глава 27
— Сам догадался, умненький мой, — смотрю в глаза цвета старого стекла. Раньше, когда я была ребенком, у нас в таких бутылках молоко продавали.
Помню, как бабушка бережно собирала бутылки, отмывала, и складывала на антресолях, а летом разливала в них компот. Если поднять такую вот бутыль и посмотреть через стекло на солнце, получится самый яркий, самый пронзительный синий цвет. Мое личное море, в котором хочется утонуть. Наверное, я улыбаюсь. Потому что Никита непонимающе хмурится, переспрашивает:
— А что, не пишешь?
— Нет, не пишу.
— Ты так говоришь, потому что… у вас контракт? И за разглашение тебя ждут штрафы?
Слажу с рук Савранского, потому, что невозможно находиться так близко от него и сохранять серьезный настрой. Ник нехотя отпускает меня, давая отползти к краю кровати. Перехватываю простынь, чтобы прикрыть грудь и, под неодобрительное сопение этого чудика, продолжаю:
— Я никогда не писала за Белого, я действительного его редактор. Просто с… очень расширенным функционалом.
— Поясни.
— Легко. Ты ведь любишь гонки? Это опасно, зрелищно и дорого, верно? Имена гонщиков знаю даже те, кто в жизни не смотрел ни единой катки.
— Ну, — невнятно мычит Ник, все еще не улавливая ход моей мысли.
— А многих механиков ты знаешь? Часто ли у них берут интервью? Фотографируют для обложек спортивных журналов? А ведь это неотъемлемая часть гонки. И если команда налажает во время пит-стопа, то будь ты самым быстрым, тебе не выбиться даже в десятку.
— То есть книги ты не пишешь? — Упрямо переспрашивает Никита. — Но я же… я все читал! Я сравнивал! Раннего Белого читать невозможно, там не язык, а херня какая-то! Его статьи это просто каша, это же… это вообще не на русском языке! А потом, когда появилась ты, у него и поперло, и книги стали хорошими, очень хорошими!