— А еще, — улыбаюсь я, — можно успеть напечатать сигнальный образец и отвезти на нонфик в декабре.
— Спасибо, я кончил! — Распластавшись на кровати, Савранский издает самые непристойные звуки, но замолкает, стоит мне пнуть его хорошенько по ребрам. Оторвав лицо от подушки, он интересуется: — А нам нужна эта выставка в декабре? Там же только нонфикшн, а у тебя художественный роман.
Слух цепляет непривычное слово «нам». Я тоже так говорила Белому, но тогда мы работали вместе над одним проектом, делили кабинет, компьютер и деньги. Это было и правда «наше».
И сейчас тоже «наше», но по другому. Никита верит в меня так сильно, что я не представляю, как вообще люди живут без такой заботы, поддержки, без любви.
Как?
Стараюсь говорить ровно, не выдавая в голосе очередного приступа нежности и грусти:
— Выставка нужна, не обязательно эта, просто она ближе других, и больше других. Мне надо помелькать лицом перед коллегами, а главное, перед читателями, понимаешь? Убедить всех, что в меня нужно вкладывать деньги, не просто напечатать книгу, а заняться ее рекламой. Сейчас всех бодрит то, что я жена Белого. Что пишу в параллель ему и смогу вместе с ним выпустить свой роман. Они думают, что продадут его на волне успеха книги Филиппа, и поэтому заинтересованы во мне и сроках.
Никита хмурится. Он так сильно переживает за меня, и за мою книгу, что мне становится даже неловко. Я-то абсолютно спокойна. Моя история не может провалиться. В худшем случае, ее раскупят на волне хайпа и развода с Белым. В лучшем… мне повезет, и читатели увидят, какой плотный и интересный роман я написала. Не жена Белого. Не помощница Белого. И даже не его редактор, а я.
Мы так и заснули, в объятиях друг друга, а проснувшись, я привычным жестом потянула руку к компьютеру, который обычно убираю под кровать. Утром у меня получается работать легче, поэтому я без труда редактирую целую главу, пока не чувствую на себе цепкий вдумчивый взгляд.
— Ты такая красивая, когда пишешь.
Он делает мне комплименты постоянно, но я всё равно краснею, когда слышу подобные слова.
— Знаешь что Римма, — Никита и игриво поднимает правую бровь, — я думаю нам с тобой нужно придумать какой-то тайный шифр, чтобы путать твоих фанатов, когда ты станешь знаменитой.
— Если стану.
— Нет, не если, а когда. Ты обязательно станешь и с самой первой книги ворвешься и разнесёшь всех конкурентов в клочья!
Я смеюсь. Какой он милый в этой своей вере в меня.
— Хорошо и какой же тайный шифр мы придумаем?
Никита хмурится:
— Ну, к примеру я буду приходить на каждое твое выступление в солнцезащитных очках и чёрном кожаном плаще как вампир. Буду молчать и зловеще улыбаться.
— Как вампир?
— Обижаешь, как Нео из Матрицы.
— Милый, фэнтези читают такие… интересные люди, что твой кожаный плащ может оказаться самой нормальной одеждой на фоне бальных пачек, кигуруми с ушками и радужных нарядов наших местных фей.
— Хорошо, — не сдаётся Никита, — тогда на каждой твоей пресс-конференции буду стоять в самом углу зала? и в самый ответственный момент буду брать микрофон и спрашивать: «Римма, а правда, что ваши книги такие успешные, потому что вы пишите их кровью?».
Я смеюсь до слез. Никита беззаботно хохочет вместе со мной.
— Господи, зачем?
— Тайный шифр же!
— И что он будет значить?
Вдруг Никита замолкает, будто только что не ему было весело от глупой шутки. Нет, он серьезен как никогда. И смотрит на меня так, что за один этот взгляд я готова заложить дом, жизнь, душу.
— Это будет значить, что я люблю тебя. Всегда любил, всегда буду любить и не забуду никогда на свете.
— Хорошо, если ты так когда-нибудь скажешь, то я отвечу, что пишу не просто кровью, но кровью девственниц. Непременно с Кольского Полуострова.
Пытаюсь маскировать дрожащий голос за шуткой, но у меня плохо получается. Мы оба всё понимаем.
— И что это будет значить, — хрипит Ник, не сводя с меня пронзительных, пугающе ясных глаз.
— Что я тоже люблю тебя. И тоже не забуду. Никогда на свете.
Никита откидывается на подушки и притягивает меня к себе, так что моя голова оказывается у него на груди, и я могу слышать, как стучит его сердце. Мерно бьется самый важный в моей жизни механизм.
Проходит целая вечность, пока я не вспоминаю, что еще не пила кофе, а Никита не ел свой полезный белковый завтрак. Кое как заставляю себя расцепиться с ним и иду на кухню, а потому не слышу звонок.
— Да, мам, — доносится до меня голос Никиты. Каждый раз, когда звонит Настя, что-то внутри меня замирает, сжимается в тугой комок. Но сегодня чувство тревоги становится просто невыносимым. И даже когда Никита, совершенно спокойный, появляется на пороге кухни, меня все равно не отпускает мерзкий липкий страх. — Понял, встречу.