На выходе из кабинета меня ждет Настя. Подруга уже переоделась в костюм и, подцепив меня под локоть, ведет на выход.
— Римка, сейчас домой приедем, картошечки нажарим, сок томатный откроем. Тимур такой сок закатал, ум отъешь! Из своих помидорок, ставропольских! Там не помидоры, а мутанты какие-то, во!
И она показывает сложенные вместе кулаки. Я смотрю на них, потом на Настю и снова на кулаки и, наконец, говорю:
— Мне нужно увидеть мужа. И Нюру.
— Значит картошкой тебя не соблазнила? — Киснет подруга. — Что ж, пойдем. Только быстро, а то я устала, жрать хочу и Никита там криво стоит, вся парковка забита.
— Так езжай.
— И тебя тут бросить? Ага, щас.
Настя ведет меня по лестнице вниз, и только тогда я вспоминаю:
— Ты говорила, Кузнецова на третьем этаже?
Савранская вздыхает. Не тяжело, не горестно, а как-то обреченно.
— Рим, ушла твоя Кузнецова еще до планерки. Нам потом за нее еще звездюлей выдали, ну а что делать? У нас тут не карательная медицина, силой держать не имеем права.
Подруга снова тянет меня вниз, но я убираю ее руку со своей.
— Она беременна, — тихо произношу я.
— Знаю, — кивает Настя. Ее глаза смотрят куда-то в пол, на носы моих серых от грязи кроссовок.
Черт, ну, конечно же. Настя узнала обо всем даже раньше меня и единственное, о чем я думаю: насколько раньше? Когда в больницу поступают пострадавшие, тем более после аварии, им делают анализы и узи. Беременность это не то, что можно скрыть от врачей.
— Давно? — голос дрожит. Мне страшно, потому что еще одно предательство просто не выдержу.
— Сегодня после планерки, — Настя отворачивается и матерится сквозь зубы. — Кузнецова эта не мой пациент, понимаешь? И в терапии передо мной не отчитываются. Анализы в норме, самочувствие в норме, плод… тоже в норме для своего срока. Двенадцать недель наши насчитали, а там хрен его знает, эта Аня как блаженная, какой с ней разговор?
Хорошо, что за спиной стена. Я откидываюсь назад, чувствую затылком холод бетонной плиты, и держусь за перила, чтобы точно не упасть. Пол не дрогнул, земля не перестала вращаться, а сердце не остановилось. Но вдруг стало трудно дышать.
— Римма, ну ты чего, — чувствую на плечах теплые руки подруги. Это единственное, за что сейчас можно держаться. Все остальное вот-вот развалится. Настя обнимает меня, прижимается лбом к моему лбу и дышит, тяжело, протяжно. — Ты сейчас не думай, ладно? Еще не известно, от кого эта беременность, сейчас девчонки знаешь какие ушлые пошли? По глазам сиротка — по пи*зде разбойница! Может она от… да хоть от нашего Любимко понесла, а теперь вас шантажировать будет?
Я улыбаюсь. Улыбку у меня пока еще не отняли, как и возможность мыслить трезво. Глажу Настю по щеке, замечаю мелкие морщинки вокруг глаз и неимоверную, почти нечеловеческую усталость.
— Тебе нужно поспать.
— И тебе. Пошли, вместе завалимся?
Качаю головой. Не могу. Я должна увидеть Филиппа. И сейчас мне меньше всего нужны сопровождающие. Ступеньки под ногами утоптаны вглубь, так часто по этой лестнице спускались. Я иду, стараясь попасть прямо в ложбинку. Почему-то это успокаивает.
— Настя, я быстро. — Думаю всего секунду и добавляю: — Я уверена, что это ребенок Белого. Можно сколько угодно придумывать мужчинам оправдания, но я не буду этого делать. Знаешь, как говорят: если женщина сомневается, изменял ли ей муж, то на самом деле она уже не сомневается. — Оборачиваюсь, смотрю наверх. — Пожалуйста, мне нужно всего пять минут наедине с мужем. Клянусь, я ничего с ним не сделаю.
На лице Насти кривая ухмылка, которая только подтверждает догадку: мне не верят. И на моем месте подруга бы придушила гада подушкой. Я же всего лишь хочу его увидеть. Для жены писателя у меня очень скудная фантазия.
Палата, в которой лежит Белый была… обычной. Я не частый гость в больницах, не смотрю медицинские сериалы, а люди в халатах меня откровенно пугают. Так что мне неоткуда знать, как здесь все обстоит.
Единственное, что замечаю: стены не белые, а некрасивого зеленого цвета, как если смешать траву и болотную тину. На их фоне лицо Филиппа кажется особенно бледным. А ссадины и синяки выделяются еще ярче.
Муж выглядит спокойным, будто и правда просто заснул. Щеки чуть впали, а лицо осунулось, но нет ощущения, что передо мной покойник. Нет, это живой человек, мой муж и по совместительству предатель, который причинил мне боль.
Я обхожу его койку. С другой стороны, возле правого виска некрасивая рана с гноем и бурыми от крови краями.
— Ты на это не смотри, это самая ерунда, — кивает Настя.