Глава 39
С этого момента я перестаю отмерять время часами. И уже не помню, сколько их там в сутках. Все слилось в один бесконечный день, холодный и пасмурный, потому что за окном постоянно льет дождь.
Наверное, это даже не плохо, я всегда легко засыпаю под стук капель о железный подоконник. Как сейчас. И спала бы я долго, если бы не сон, больше похожий на кошмар. Мне снится жизнь, которую я отдала любимому. Огромная светлая квартира с высокими потолками. В ней никогда не бывает чисто, потому что три маленькие девочки, все как одна с фирменными глазами Савранского, разносят дом по кирпичику. Они не сидят на месте, а только и делают, что смеются, воображают, примеряют красивые платья, строят замки из подушек и пледов, пекут печенье, часами висят на телефоне и сводят своих родителей с ума! Никиту, и… женщину, лица которой я не вижу.
Каждый раз, когда я думаю, что вот-вот она повернется, и даст себя рассмотреть, как меня что-то будит. Сначала это были телефонные звонки, а потом… просто что-то. Внутренний будильник, который срабатывал, стоило мне дойти до самой интересной части сна. Той, в которой Никита, его дочки и его женщина собираются за накрытым к ужину столом.
Но когда я просыпаюсь, то вижу перед собой только букет гвоздик. Цветы постепенно вянут, а я слежу за их медленным умиранием, будто это самое важное, что у меня осталось. И даже начинаю измерять время в засохших бутонах. Телефон сел десть бутонов тому назад. В дверь тарабанили еще спустя три увядших гвоздики. Я, конечно, не открыла — спала. А проснувшись, увидела, как еще один цветок повесил голову вниз. Некогда прекрасный букет сморщился, и теперь напоминают сдувшиеся шарики на тонких ножках.
Но я все равно продолжаю менять в вазе воду, почему-то не могу бросить это глупое, лишенное смысла занятие. По сути, забота о цветах— единственное, что у есть в моей жизни. И когда я не любуюсь ими, то сплю. А во сне все те же. Никита и его девочки. Три дочки и женщина, которую я уже ненавижу! И которую так сильно любит он. Я вижу это в его взгляде, он смотрит на незнакомку так, как раньше смотрел только на меня.
Сейчас, в очередном сне, она расстилает кровать. Стягивает с плеч шелковый халат, кидает его на кресло у себя за спиной, а потом медленно, будто балерина на сцене, скатывает тяжелое тканное покрывало в жгут. Вот она ляжет и повернется в мою сторону, чтобы выключить свет ночника, и я увижу ее лицо! Мне так важно узнать, как выглядит та, которую выбрал Савранский, что от нетерпения у меня замирает сердце.
— Мама, — раздается за спиной тонкий голосок.
Я вздрагиваю, пытаюсь найти, куда же спрятаться, но поздно. Все растворяется в тумане. Спальня, Никита, его жена, кресло, торшер и даже халат исчезают за сизой дымкой. Остались только я, и девочка с не по годам умными глазами.
— Мам, почему тебя так долго нет, — строго спрашивает она.
— Ты это… мне?
— Здесь есть еще кто-то?
— Не знаю.
— А что ты вообще знаешь? Извини, дети не учат родителей, но от количества твоих ошибок, мне хочется тебя ущипнуть.
— Меня, — непонимающе шепчу я.
— Тебя, мама. Именно тебя! Знаешь, если ты пропустишь и эту встречу со мной, то клянусь, в третий раз я уже не приду.
Она хмурится и смешно выпячивает подбородок вперед, как маленькая валькирия.
— Как тебя зовут, малышка, — я опускаюсь на корточки, чтобы рассмотреть девочку поближе. Она очень красивая и какая-то совершенно… моя. Моя?!
— Люба, — произносит та, отчего я невольно улыбаюсь. Действительно, как еще могут звать мою дочь. Люба… моя безграничная любовь…
— Любонька, но как мы встретимся? Это вообще возможно? — я глажу ее светлые волнистые волосы, не такие как у меня и даже Никиты.
Дочка всхлипывает и, кинувшись мне на шею, обвивает меня руками, тычется мокрым носом в плечо и плачет. Плачет так горько, что я реву вместе с ней.
— Не знаю! Просто не потеряй меня, пожалуйста! Как тогда не потеряй, хорошо? Я так тебя люблю и так хочу, чтобы мы, наконец, были вместе!
— Я тоже, — шепчу в ответ, — я тоже, милая! Но что мне делать?!