Рядом с заглавной буквой «А» расползались две большие кляксы — следы моих слез.
— Настя, — поднимаю глаза вверх и смотрю на подругу. Она сидит рядом, напряженная и натянутая, как струна. — Я должна увидеть девочку.
Глава 43
Почему-то мне казалось, что Настя будет против. Не разрешит, встанет у меня на пути, скажет что-то, что по ее мнению должно меня остановить.
А должно ли?
Есть ли такие слова, которые заставят меня повернуть назад? Вряд ли.
— Насть, пожалуйста, — прошу и смотрю ей прямо в глаза.
Настя вздыхает. Тяжело и горестно, не как друг, а как родитель неправильного, неразумного ребенка. Наверное, для нее сейчас я именно такая.
— Это плохая идея, Римма.
— Я еще ничего не решила, мне нужно ее увидеть.
Зачем-то опять вру. Себе, ей, всему миру. Решение давно принято и как будто бы не мною. Слишком легко я себя ощущаю для человека, который что-то там решает. Когда решаешь, когда стоишь на распутье и делаешь какой-то выбор, всегда ощущаешь на груди знакомую тяжесть. Но нет. Именно сейчас, впервые в жизни, нет никаких сомнений, а только уверенность — вот так надо. Вот так правильно.
— Анастасия Борисовна, а моего мнения вы спросить не хотите, — встает из-за стола заведующий отделением. Судя по тону и нависающей, давящей позе, он против того, чтобы мне показали малышку.
Подруга берет меня под локоть и толкает себе за спину:
— Слушай, ну одно маленькое одолжение.
— Настя, ты понимаешь, сколько геморроя я получу просто потому что сделаю тебе это совсем не маленькое одолжение?!
— Понимаю. Но одолжения ведь так и работают: ты мне, а я тебе. Ты ведь в курсе, кто мой свекр, я могу попросить его помочь тебе в каком-нибудь вопросе. В любом вопросе, такими связями не разбрасываются.
— Бывший свекр, — поправляет Настю ее приятель.
— Ой, я тебя умоляю, в нашей семье бывшим может быть только геморрой, а родственные связи не теряют актуальности даже после смерти всех участников этого балагана. Ваганыч, десять минут, и мы уйдем, обещаю!
Врач переводит усталый взгляд с Насти на меня. Думает, потирая мокрую от пота макушку. И, наконец, обреченно машет рукой:
— Хер с тобой, Савранская. Просто не надо было брать трубку, когда ты звонишь. И деньги свои заберите, — кричит он в уже захлопнувшуюся дверь.
Я едва поспеваю за Настей. Мы бежим по длинному коридору во второе крыло больницы, поднимаемся на лифте и долго-долго идем через палаты с только родившими мамочками. Из каждой двери раздается то кряхтение, то плач маленьких людей. Они едва появились на свет и еще пока не понимают, как ту все устроено.
— Сюда, — Настя заводит меня в крохотное помещение с какими-то большими, пугающими лампами. Одна из них включена и я замечаю, что в фиолетовом свете ворочается маленький комочек.
— Настя, ты все никак домой не уйдешь, горемычная, — рядом с кроваткой, облокотившись о стену, отдыхает пожилая нянечка.
— Ирина Павловна, уже почти ушла, а внизу Артура Робертовича встретила, велел вас позвать. Он как раз в бухгалтерию направлялся, так что если поторопитесь, успеете его перехватить.
Старушка вскидывает пухлые ладошки и, протараторив слова благодарности, торопится на выход.
— Настя, побудь тут пять минуточек, я сейчас, я скоренько! Аппарат только не трогай, Любаше под ним еще пять минут лежать!
Чувствую, как по коже от затылка до копчика проносится волна дрожи. Недоверчиво смотрю на подругу. Хочу спросить, но не получается. Ничего не получается — ни вздохнуть, ни пошевелиться.
— Она дочку Любой назвала, — нехотя поясняет Савранская. — Ее так и записали. Думали, что после того, как она ей имя даст, все как-то наладится, лучше станет. Знаешь, я на своей практике видела не так много отказников, но каждый случай для нас особенный. Каждый мы воспринимаем как свой личный прокол, как ошибку. И вроде головой понимаю, что это не вина врачей, а все равно. Мы помогли человеку появиться в этом мире, а мир его совсем не ждал. Такие вот дела…
— Насть, я могу взять ее?
Савранская отвлекается от грустных мыслей. Встряхивает головой, отчего светлые локоны падают ей на лицо, делая подругу еще более женственной:
— Да, конечно. Только очень осторожно.
Она могла не просить меня об этом. Когда девочка оказывается у меня в руках, я даже перестаю дышать. Стою и не шевелюсь, как будто любое движение может разрушить такой красивый, такой невероятный мираж.
— Привет, чудо, — шепчу я, не сводя глаз с моей малышки. — Настя, ты когда-нибудь видела таких красивых детей?
Подруга садится на освободившийся стул.