— Бррр, — пробормотала Аля и сжалась под гневным взглядом матери.
— Что, снова в грязь вляпалась? Двадцать лет почти, а всё свинья свиньёй. Как с тобой в приличный магазин идти? — мать говорила негромко и от того ещё более обидно. — Вся в папашу, тот такой же свин был.
Аля всё ниже опускала голову, выслушивая справедливые упрёки матери — не замечтайся она, могла бы заметить машину. Ругалась мать привычно, как всегда подбирая особо обидные эпитеты. И упоминание давно и внезапно исчезнувшего отца было привычным, иногда Аля думала, что на его месте тоже бы уехала, куда глаза глядят.
— На!
В руки девушки ткнулась её прошлогодняя куртка. Вернее было той года четыре, купила её мать на деньги, присланные двоюродной бабушкой на день рождения. Все не отдала, само собой, но тогда Але достались новые сапожки, куртка и даже джинсы, хоть мать всегда была против того, чтобы дочь носила брюки. Но на этот раз вмешалась сама двоюродная бабушка — родная-то умерла, когда Алька была совсем маленькой. Эта царственная дама с красиво уложенными седыми волосами и плавной походкой сказала тогда, что брюки, конечно, суфражисткая одежда, но в их холодном климате бывают просто необходимы. Аля тогда так удивилась, что даже забыла посмотреть в словаре забавное слово «суфражистка». Это позже она узнала, что так назывались женщины, борющиеся за свои права. Тут Аля немного не поняла, за что конкретно боролись эти дамы, но вдаваться в подробности не стала, считая, что зря они за что-то там боролись, и природа всё задумала мудро: не самочки красуются перед самцами, а наоборот, те показываются себя самыми-самыми, чтобы получить право продолжить свой род. Вон, у них под окнами, каждую весну кошачьи свадьбы играют, и всегда кошечка сидит скромно в сторонке, пока коты выясняют кто круче. Но, как бы то ни было, а джинсы Аля получила, впервые в своей жизни. И носила их до сих пор, благо фигура не слишком изменилась. Девушка до сих пор с теплотой вспоминала двоюродную бабушку, так вовремя вмешавшуюся в процесс покупок. Кстати, сама она подарила внучке ещё и старинные серебряные серьги с сапфирами, окружёнными крохотными бриллиантами, сказав, что деньги деньгами, а нужно что-то и на память. Мать с завистью посматривала на них, но снять так и не решилась, памятуя о суровом нраве тётки.
Аля положила в машинку грязную куртку — пока ходит за продуктами та постирается, и надела старую. Руки торчали из рукавов, замок был сломан, хорошо ещё что сверху и снизу на планке стояли кнопки, а на талии можно было поясом затянуть.
Торговый центр, куда привела Алю мать, частенько устраивал скидки, и теперь девушка покорно толкала перед собой тележку, куда одна за другой складывались покупки по сниженным ценам.
— Молоко… скидка тридцать процентов… Просрочка? — бормотала мать, прищуриваясь на дату выпуска. — Угу, уже три дня как… беру, оладий напеку. Так… а там что народ толпится? Ого! Головы сёмги всего за сорок девять рублей! Штук пять возьму, на уху. Нет, десять… девушка! Девушка! Мне пятнадцать головок положите!
Аля не слушала бормотание матери, тупо рассматривая яркие этикетки чипсов и сухариков к пиву. Чья-то рука взяла пару пачек, а голос вежливо попросил пропустить к витрине. И услышав этот бархатный баритон, Аля замерла, боясь повернуться — Лев Анатольевич складывал вредные во всех отношениях чипсы в свою тележку, где уже стояла упаковка пива.
— Добрый вечер, Лев Анатольевич, — прошептала Аля, сгорая от стыда: поздороваться стыдно, в таком-то виде, и не поздороваться нельзя.
— О! Алевтина? Добрый вечер. Тоже пришли за покупками?
— Да, с мамой…
— Помогаешь, значит… — проговорил преподаватель, — молодец!
— Аля! — резкий окрик матери нарушил неловкую сцену, и девушка, сбивчиво попрощавшись, покатила тележку к ней.
Она уже не видела, как к преподавателю подошёл приятель, провожавший взглядом стройную фигурку девушки.
— Кто это?
— Одна из моих студенток, — ответил Лев Анатольевич. — Ты чипсы ешь? Или что-нибудь другое возьмём?
— Чипсы? Рехнулся, что ли, всякую гадость жрать? Пошли, лучше рыбки возьмём. А ничего у тебя студенточки…
— Ты её рожу не видел.
— А что с ней не так? фигурка у неё вполне себе.
— Да пятно на всё лицо, лоб, висок, щека. Смотреть противно.
— Дурак ты, Лёвушка. Смотреть ему противно, разве ж это главное в девке? Главное – сиськи и всё что между ног. А на личико и тряпку накинуть можно. Или вообще мордой в подушку ткнуть.
— Да зачем мне?
— Может, и незачем, — согласился приятель, выбирая рыбу, — а может, и пригодится. Она же точно не целованная…
— Думаешь? — вяло усомнился Лев Анатольевич.
— А что тут думать? Сам говоришь, что уродка, кому она такая нужна? А ты если её приголубишь, получишь всё, что хочешь и даже сверху. Она тебе по гроб жизни благодарна будет.
— Хм…
— Угу, ноги мыть и воду пить, как говорила моя бабка. Всё взяли? Или ещё пивка упаковку?
— Да хватит, завтра же не суббота, куда я с выхлопом на работу?
— Семечками зажуёшь, — заржал мужчина.
Лев Анатольевич ничего не сказал, обдумывая слова приятеля. Выходец из очень неблагополучной семьи, он зубами выгрыз себе место под солнцем, но вот собственной квартиры ему в ближайшее время не видать. Подумать, что ли, о женитьбе? Но Алин недостаток пока перевешивал призрачные достоинства. Тут следовало несколько раз всё взвесить — соблазнить глупышку недолго, был бы от этого толк.
***
Величественный зал медленно заполнялся народом, что не мешало рассматривать его красоту и убранство. Стены, облицованные понизу холодным белым мрамором с серыми и розовыми прожилками, сверху были покрыты лепниной, выполненной в виде овальных медальонов. Часть завитков располагалась прямо на зеркалах, создавая впечатления легкости, изящества и бесконечности. Тысячи огней дробились в них, распуская весёлых солнечных зайчиков, оживлявших торжественную мрачность гостей. Тёмно-зелёные портьеры окаймляли высокие окна изящной рамкой, подчёркивая красоту колонн между ними. Потолок был покрыт бело-золотыми узорами и украшен росписью в плафонах: пасторальные сцены перемежались с изображениями гуляющих дам и кавалеров в диковинных нарядах. Вдоль стен стояли скамьи на гнутых ножках, обитые бархатом в тон портьерам. На балконе видно было музыкантов, но саму мелодию не было слышно. Вообще никаких звуков не было: беззвучно шевелились ткани, ходили и танцевали гости, губы произносили неслышные слова.
В зал медленно ступила молодая женщина, наивное выражение на красивом кукольном личике не вязалось с ледяным взглядом. Роскошное пышное платье — такое, как любят рисовать маленькие девочки у принцесс — было украшено рюшами, цветами и вышивкой. На голове красовался венец из цветов, каждый лепесток был выполнен из драгоценного камня, и бриллиантовые капельки-росинки покачивались и сверкали при каждом шаге. Позади женщины шли двое мужчин, одетых нарядно и строго, в чёрное с серебром. У правого на голове был гладкий золотой обруч, у левого — серебряный.
Музыка, похоже, смолкла, и гости, выстроившись по обе стороны зала, склонились в поклоне. Торжественный приём по случаю праздника начался.
========== глава 2 ==========
Трепетал огонь, пылающий в чашах, пахло ароматическими маслами, кровью и страхом. За колоннами вдоль стен прятались густые тени. Присмотревшись, можно было заметить, что там лежит пара длинных свёртков. Гладкий пол из чёрно-серебряных квадратов таинственно поблёскивал в свете огней, и те отражались неровными длинными языками. Высокие, закруглённые кверху двери, были закрыты, и ни звука не доносилось из-за них. Сияло в свете пламени золото, покрывающее их причудливым резным узором. Напротив, на площадке высилось странное сооружение, похожее на огромную голову с раскрытым ртом. За каменным рядом зубов, виднелась глубокая глотка, заполненная бесконечным мерцающим мраком. Светились раскосые глаза, будто подведённые чернотой. К углам рта чудовища вели узкие желоба, начинающиеся на алтаре, выглядевшем как каменный крест с короткой поперечиной. Там лежал обнажённый по пояс мужчина с раскинутыми в сторону руками. Из ран на запястьях, прямо возле креплений, медленно сочилась кровь, добавляя всё новые капли к алым ручьям в жёлобе.