На лице Шона ничего не выражается, но я знаю своего брата.
Я знаю, как глубоко он все чувствует.
И как долго он работал, чтобы заглушить эту часть себя.
На этот раз я тот, кто хватает его за руку и тащит прочь от дома в самом конце тупика.
Сначала это прогулка.
Потом мы переходим на бег.
Затем мы разгоняемся до полноценного спринта. Как будто мы можем оставить позади всю боль, которую только что причинили, если только будем двигаться достаточно быстро.
Мы не остановимся, пока не очистим окрестности.
Я вытаскиваю Шона на пустую улицу напротив огромной прачечной, которая выглядит так, словно знавала лучшие дни.
Нам требуется долгое время, чтобы перевести дыхание.
Мимо нас проходят несколько гражданских, но, кроме нескольких любопытных взглядов, никто не обращает на нас особого внимания.
— Пойдем, — говорю я, указывая на небольшой парк через дорогу.
Прямо перед ржавыми на вид качелями установлены скамейки. В тот момент, когда Шон садится, он упирается локтями в колени и закрывает лицо обеими руками.
— Шон? — Спрашиваю я, садясь рядом с ним. — Что случилось?
Шон опускает руки и недоверчиво смотрит на меня.
— Что случилось? — он повторяет. — Что, блядь, случилось? Как ты думаешь, что не так, Кил?
— Я знаю, что все пошло не так, как планировалось…
— На нас, блядь, напали Кинаханы, — перебивает Шон. — Мы провалили сбор. Мы...
Его глаза бегают по сторонам, как будто он беспокоится, что мы снова попадем в засаду. Я никогда не видел, чтобы он выглядел таким неуправляемым.
— Да, — говорю я, пожимая плечами, — но всякое дерьмо случается.
— Не такое дерьмо, как это, — рычит Шон сквозь стиснутые зубы. — Не так...
— Шон…
— Я застрелил его, — выпаливает Шон.
— Э-э-э, вообще-то ты промахнулся, — указываю я. — Этот ублюдок сбежал.
— Не Мурта! — он огрызается на меня. — Падрейг Коннелли. Я застрелил ублюдка.
— Это была ошибка.
— Ты пытался сказать это его дочери? — Шон рявкает на меня. Его голос срывается от боли.
— Брат, — говорю я, кладя руку ему на плечо, — Ты пытался остановить Броуди...
Шон стряхивает меня, даже не моргнув. — Он может умереть прямо сейчас. Сегодня ночью. И если он это сделает, то умрет на глазах у своей дочери. Когда она подумает обо мне, она подумает обо мне как об убийце своего отца.
Я только один раз в жизни видел, как Шон ломается.
Мне было семь. Ему было пятнадцать.
Он привел домой бездомного пса, которого подобрал на обочине дороги. Кстати, назвал его Шарк.
Но у Шарка явно были какие-то проблемы, потому что он лаял на всех, кроме Шона. Он не умел слушать приказы и выходил из себя, когда люди клана приходили и уходили из поместья О'Салливанов.
Этот негодяй напал на двух помощников отца, прежде чем тот, наконец, наступил.
— Приструни это гребаное животное, — приказал Па. — Или в следующий раз, когда это случится, тебе придется усыпить его самому.
Шон вложил все силы в тренировку Шарка. Днем и ночью они были вместе. Шон листал книги, перепробовал все уловки, какие только смог найти, чтобы укротить дикость в своем компаньоне.
Но три недели спустя произошло то же самое.
В дом вошел один из помощников Отца. Шарк взбесился. Набросился на Ойсина, оскалив зубы. Он схватил мужчину за штанину и был готов вцепиться в горло, прежде чем Шону удалось оттащить его.
Мы все подумали, что отец шутит, когда он снял винтовку со стены и протянул ее Шону. Все знали, как сильно Шон любил это паршивое животное.
Но отец не шутил.
И вот Шон сделал то, что у него не было другого выбора, кроме как сделать.
Я никогда не забуду звук того выстрела в саду.
Прошли месяцы, прежде чем Шон снова стал похож на себя.
Шарк все еще похоронен на заднем дворе, в грязной яме, в которой я играл, когда был ребенком.
А какой у Шона сейчас взгляд? Такой же взгляд был у него тогда.
— Шон...
— Теперь получается восемь, — говорит он низким, глухим карканьем.
— Что?
Он поднимает взгляд. Его глаза сухи, выражение лица застывшее. Но я знаю, что он пытается держать себя в руках.
— Восемь человек, которых я убил, — объясняет он.
— Ты… ты ведешь счет? — Я упираюсь. — Почему?
— Я не могу забыть их лица, — шепчет он. — Ни одно из них.
— Ты сделал то, что должен был сделать. — Я извергаю слова, которые, по-моему, правильно произносить. Но я, черт возьми, понятия не имею, правда ли это. Я просто предполагаю. — И мы даже не знаем, убил ли ты Падрейга.
— Ее рыдания… Господи, ты слышал, как она рыдала?
Конечно.
Я не могу забыть этот звук.
— Шон, — прошу я, сжимая его плечо, пытаясь вернуть его в настоящее, — пойдем домой.
— Да, — бормочет он. — Отец будет ждать отчета.
Я не это имел в виду, но я понимаю, что нам не удастся избежать встречи с Отцом, когда мы вернемся в особняк.
— Я пойду с тобой, — говорю я. — Чтобы дать ему отчет.
— Он будет ждать только меня.
— Жестко, — говорю я сразу. — На этот раз он получит нас обоих. Я тоже его сын.
— Ты не наследник.
Я моргаю, глядя на него. — Это звучит почти расстроенно.
Странный страх пробегает у меня по спине.
Внезапны ли перемены в моем старшем брате?
Или они были там все это время?
Эти явные признаки того, что он достиг предела. Трещины в его броне.
Они, должно быть, были там. Прямо под поверхностью.
И я даже не заметил, насколько он был близок к тому, чтобы полностью рассыпаться.
— Давай, — говорит Шон, прежде чем я успеваю сказать что-нибудь еще. — Пора домой.
Нам требуется двадцать минут, чтобы вернуться в Поместье, но для меня это кажется целой гребаной жизнью. В основном потому, что Шон всю дорогу отказывается разговаривать.
Ненавижу, когда он это делает. Отключается.
Сейчас мне ничуть не легче от его психического состояния.
Я беспокоюсь, что он на грани того, чтобы совершить что-то действительно чертовски глупое.
Когда мы приближаемся к массивным черным воротам комплекса О'Салливана, они со скрипом раздвигаются, пропуская нас с Шоном внутрь.
Сегодня у нас двое охранников. Они оба уважительно кивают головами из будки охраны, когда мы проезжаем.
Я отвечаю тем же жестом, но Шон просто продолжает ехать, не сводя глаз с массивного сооружения перед нами.