Этому идиоту требуется минута, чтобы понять, что я только что оскорбил его и его людей.
Еще раз.
Иногда мне кажется, что я обречен идти по жизни так, чтобы мой юмор не понимали и не ценили.
— Ты думаешь, что сможешь справиться со всеми нами троими? — Требует Броуди.
Я усмехаюсь. — Я знаю, что смогу.
Вообще-то, я этого не знаю.
Иногда моя уверенность может взять верх надо мной. Это и благословение, и проклятие.
По крайней мере, так говорила мне мама, когда я был мальчиком и заявил, что могу взобраться на западную стену Поместья только голыми руками. Это плохо закончилось.
Я поднимаю руки и жестом приглашаю его подойти ко мне.
— Ну же, маленькая бродяжка, — Я поддразниваю. — Чего ты ждешь?
Подстегнутый оскорблением, он бросается на меня с боевым кличем, столь же веселым, сколь и жалким. Я смеюсь, когда уклоняюсь от его атаки и выбиваю ноги.
Когда он заваливается, я наношу удар прямо по его огромному носу.
С болезненным вскриком он падает на землю на бок.
Его приспешник наблюдает за происходящим прищуренными глазами, напряженный и усталый. Они не уверены, вмешиваться им или позволить этой драке идти своим чередом.
В конце концов, они настоящая мафия. И все мафиози склонны уважать хороший бой один на один.
Я немного подпрыгиваю на месте, чтобы потрясти мышцы.
Черт, как приятно что-то бить.
Особенно в таком бесполезном деле, как пустоголовый придурок, которого я только что отправил на землю.
— Битва окончена? — Спрашиваю я. — Или ты планируешь встать в любой момент в течение следующего часа?
Броуди поднимается на ноги, зажимая рукой окровавленный нос. Но я знаю, что не сломал его. Я не почувствовал, как хрустнули хрящи у меня под костяшками пальцев.
— Это был последний раз, когда ты меня ударил, — заявляет он. — Это был последний раз, когда я позволил тебе нанести удар.
— Мне нравится твоя уверенность, — говорю я ему. — Но суть уверенности в том, что ее нужно подкреплять мастерством.
— У меня этого предостаточно.
— У тебя есть моча и дерьмо, — отвечаю я.
Да, я пытаюсь спровоцировать ублюдка. Это самый простой способ выиграть этот бой.
Некоторые мужчины теряют всякое представление о себе, когда их оскорбляют. Они больше концентрируются на своей уязвленной гордости, чем на враге перед ним.
Он собирается броситься на меня, но я не волнуюсь. Я уже знаю его следующий ход.
Он собирается напасть на меня слева, а затем сделать ложный выпад вправо. Он попытается атаковать мои ноги, как я это сделал с ним.
Он хочет иметь возможность смотреть на меня сверху вниз и смеяться.
Я вижу это по его глазам.
Бедный, помешанный ублюдок.
Он готовится, перенося вес. Я нагружаю заднюю ногу, готовясь двинуться, как только…
— Хватит!
Властный тон звенит в воздухе. Мне приходится подавить вздох.
Поговорим о любителе порезвиться на вечеринке.
Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на своего брата. Он стоит на пороге входной двери Падрейга. Сразу за ним стоит сам Падрейг.
Пьяный выглядит немного потрепанным. Но в остальном ненамного хуже.
В отличие от Броуди, который хлюпает кровью, как малыш с насморком.
Шон спускается по ступенькам и сердито смотрит на Броуди и двух приспешников Кинахана.
— Убирайся отсюда сейчас же, — говорит Шон нарочито медленно. — Или все обернется ужасно.
Надо отдать ему должное. Мой брат умеет угрожать.
Его глаза потемнели от обещания, а выражение лица такое же холодное, как у отца.
На секунду кажется, что сходство поразительное.
Меня, блядь, бросает в дрожь.
— Ты не командуешь нами, О'Салливан, — возражает один из марионеток.
— Это наша территория, — добавляет Броуди.
На этот раз я не могу остановить закатывание глаз, которое подстерегало меня с того момента, как я впервые увидела его.
Если это вообще возможно, выражение лица Шона становится еще холоднее. Он делает шаг вперед, и атмосфера неуловимо меняется.
— Я думаю, тебе нужен урок этикета, мальчик, — говорит Шон, глядя Броуди прямо в глаза.
Шону двадцать четыре. Он всего на пару лет старше Броуди. И все же это чувство кажется уместным.
Никто не может обвинить моего брата в том, что он ребенок.
— Что ты делаешь на нашей территории? — Спрашивает Броуди, отчаянно пытаясь сохранить лицо перед своими новыми дружками.
— Это мое дело, Мурта.
Я бросаю взгляд на Падрейга, который все еще стоит в тени своего порога. Он явно обделался, но слишком напуган, чтобы закрыть дверь в этой ситуации.
Наверное, так и должно быть.
И я думаю, он понимает тоже самое, когда один из марионеток поднимает голову и замечает его в дверях.
— Будь я проклят. Падрейг Коннелли. Почему я, блядь, не удивлен?
Шон даже не оглядывается на Падрейга, но я замечаю, как в глазах Броуди вспыхивает узнавание.
Глаза Падрейга расширяются от нежелательного внимания. — Я, э-э... мистер О'Салливан как раз собирался уходить.
— Есть только одна причина, по которой О'Салливаны соизволили бы нанести визит такой мрази, как ты, — продолжает марионетка с засаленными волосами. — Они пришли забрать деньги.
Броуди внимательно прислушивается к перепалке. Секунду спустя его лицо вспыхивает от ярости.
— Падрейг Коннелли, ты должен моему отцу денег, — обвиняющим тоном говорит он. — Как ты смеешь платить этим ублюдкам, не оплатив сначала свой долг моей семье?
— Он ни хрена не заплатил, — перебивает Шон. — Но он это сделает.
Броуди усмехается. — Вот как О'Салливаны ведут свой бизнес? Ты приходишь забрать деньги и уходишь, не получив ничего, кроме пустых обещаний? Я покажу тебе, как Кинаханы разбираются с дерьмом.
Я фыркаю от того факта, что он все еще называет себя Кинаханом.
Он определенно слышит оскорбление, но предпочитает притвориться, что этого не происходит. Возможно, он не полный гребаный идиот.
— Падрейг, — говорит он, повышая голос, — тащи сюда свою старую пьяную задницу.
Я обмениваюсь взглядом с Шоном.
Это не наше дело. Если у Падрейга есть долги перед парнишкой Мурта, это его бремя.
Но я могу сказать, что Шон тоже не хочет оставаться в стороне.
Большую часть времени он ведет себя отчужденно.
Однако в глубине души у него гребаный комплекс героя.
— Мистер Мурта, — заикается Падрейг, — Пожалуйста… У меня нет денег твоего отца.