Через некоторое время деревья по боками стали редеть, ещё спустя минут десять лес сменился морем желтоватой ржи, которая на ветру колышется плавными волнами. Среди этого моря торчат одинокие пеньки в шляпах и размахивают косами, опасно сверкающими на солнце при каждом взмахе. Косари. Надо же. Один раз я украдкой покосился в карман на мобильник – единственный оплот моей цивилизации. Тот еще работает, но если не зарядить – сядет, что печально.
Лишь когда впереди показались крыши домиков я воспрял духом. Если здесь есть знахарка, которая откуда-то пришла, то прийти она могла из города. А значит, знает, как туда добраться. Моя же задача, поговорить с ней и быть дружелюбным, чтобы она мне помогла выехать из этой чащи. Кто знает, может я ударился башкой и всё еще лежу где-то в лесу с галлюнами после бабулькиных пирожков. Но это вряд ли – слишком реалистично трясет на ухабах, и безрукавка возничего пахнет тоже более чем убедительно.
По мере приближения крыш я стал понимать, откуда в Сарыне столько восторгов по поводу деревеньки. Ганопать действительно выглядит ухоженной старинной деревенькой с белеными домиками и деревянными крышами с толстыми каменными трубами. Деревенька, для такой удалённости от цивилизации довольно крупная — только на подъезде к ней я насчитал шесть домов и это только по сторонам. А ведь там ещё и вглубь есть. Главная улица, которая начинается метров за пятьдесят до домом, выложена брусчаткой, что вообще роскошь по лесным меркам. Только небу известно, откуда они приперли столько камней. Правда ехать по брусчатке в телеге оказалось то ещё удовольствие. Никогда больше не буду жаловаться на жесткую подвеску в своей «калине».
На въезде нас встретил румяный мужик в картузе, белой рубахе, подвязанной веревкой и свободных холщовых штанах. Он помахал моему извозчику и крикнул:
— Здоров, Сарыныч! Кого опять везешь?
— Да пристукнутого нашел, — откликнулся Сарын, замедляя коней. — Нашел у леса. Вот, подобрал.
— Добрая ты душа, Сарыныч, — отозвался мужик.
— Ну а как иначе, — пожал плечами Сарын. — Они ж твари безвольные, сами не понимают, куда идут и чего творят.
Определение меня, как безвольной и тупой твари снова не порадовало. Сперва он меня нарек юродивым, теперь ещё и воли лишает.
Я попросил тихонько, но настойчиво:
— Ты б меня при всех дураком не называл, а? А то как-то неприятно, знаешь ли.
По тому, как мой извозчик на меня покосился, я понял, что он даже не обиделся, а наоборот, почему-то отнесся с большим пониманием.
— Ох, Артёмка, ну что тут поделать. Какой уродился, такой пригодился.
Я не понял, говорило он сейчас о себе или обо мне, но на всякий случай пригрозил пальцем и принял решительную позу. Я может и щуплый, но не значит, что буду обтекать, когда меня поливают.
Когда въезд в деревню остался позади, наша телега потряслась дальше по широкой улице Ганопати. Из-под колёс еле успевают уворачиваться цыплята и дети, вслед летят дразнилки и смех, какие-то бабы выглядывают из окон и крылечек, а я глазею по сторонам, таращусь и разглядываю резные наличники на окнах.
— Красиво, да? — толкнув меня в плечо, сказал Сарын. — Я тоже, когда первый раз попал в Ганопать, только и крутил башкой.
— А ты сам сюда зачем? — рассеяно спросил я, разглядывая проплывающий справа резной конек на крыше, весь в красных и голубых завитках, каких-то орнаментах. Тут и правда ничего, если забыть, что это глушь.
Мой вопрос Сарына, кажется, напряг, потому что он как-то замолчал, закряхтел, стал коситься куда-то в сторону. Впрочем, меня его дела в действительности не интересуют. Со своими бы разобраться. Поэтому, когда он с зычным «тпррру!» натянул поводья, останавливая лошадей за перекрестком брусчатой и грунтовой дороги, где не так шумно, я заторопился слезать с повозки. На что Сарын проговорил: