— Давно не виделись, — раскидал он руки так, словно встретил старого друга после долгого времени. — Ну же, не молчи; скажи, что тоже очень рад меня видеть. Впрочем, нет в этом необходимости, я и так знаю, что ты в счастье, — его лисиная ухмылка едва возбудила во мне злость, но я отказал себе предоставить ему удовольствие это лицезреть и смаковать, потому быстро погасил. — Что ж, если ты молчишь, то тогда давай я расскажу тебе обо всем, что со мной случилось. В тот день, когда Гронда вдруг застала милость и он сделал то, что сделал, мы практически остались без защиты. Не думаешь же ты, что охрана бы справилась с легионерами, что, собственно, и произошло. Да, да, твой любимый Гронд тоже там подох. Но нас, обрадую тебя, как ты и сам видишь, оставили в живых. Только пришлось немного потерпеть. Рабов вон отдать. Надо же, свободу вдруг получили. Хотя говорят их потом где-то там на западе перебили всех, ну они сами виноваты, лезли куда не надо. Впрочем, не важно. Осталось всего-то несколько человек — я, да еще несколько бывших уже рабов. Мы, кстати, видели твои… ну, подвиги что ли, даже не знаю, как бы так помягче и понятно назвать. Эти мягкотелые имперские голубки потом сторонились того дома, говорили, что там всякая нечесть теперь обитает, а те, кто первыми заглянул и вовсе от ужаса чуть ли рассудок не потеряли, рвало их знатно, — ехидно он посмеялся. — Скажу лишь, что ты, конечно, тот еще зверь, но очень полезный зверь. Всю эту шелуху, которая все чего добилась — это родилась, где надо, давно было пора изрезать на куски, чему я очень рад. Ты молодец. Хороший зверь. Короче, терпел я бедствие какое-то время, но пожитков хватало, чтобы протянуть первые деньки. Да и захватчики оказались не такими уж и ужасными: не грабили, не насиловали, даже потом своими силами все разрушенное восстанавливали. Ну я и тут успел — нарисовал пару бумаг нужных и мне заплатили за якобы причиненный ущерб. Но знаешь ли, что самое прекрасное? Границ же теперь нет, и пошлин никаких нет. Да и ты некоторых конкурентов убил, за что тебя еще раз благодарю. Так что я цвету и пахну. Живу себе, пока вот тебя не увидел там на арене. Не думаешь же, что после такого я не приготовлюсь. Да я, честно сказать, и до этого тебя ждал. Знал, что однажды ты вернешься. Вон всяких штучек накупил, — указал он рукой на мой ошейник, — да, да, незаконных, но жизнь же нужно как-то жить. Признаться на миг я воспылал надеждой, что ты ко мне так явишься, обнимешь как старого друга, и мы начнем жить как в старые добрые времена, но нет, ты вон как, на крышу соседнюю что-то взобрался — да, да, мы тебя наблюдали все это время, — ну и приготовились, как говорится, гостей принимать.
— Я убью тебя, — вдруг все же излился я, не сдержав порыва. Его вид, будто не держал он меня вопреки воле моей, а наоборот даже сохранял и оберегал от всяких опасностей, словно любящий родич или защитник какой, напрягали во мне каждое воспоминание.
— Убьешь, убьешь, — бросил он снисходительно, махнув рукой. — Но прежде лучше расскажи как ты поживаешь. Чем занимался все это время?
— Вершил справедливость.
— Что-то уж больно потрепала тебя эта справедливость, — водил он по мне своими мерзкими глазами с ног до головы, нигде конкретно не задерживаясь. — Все вы борцы за справедливость такие воинственные, куда бы деться. Вечно норовите куда-то залезть, будто бы сумеете спасти всех или изменить этот мир. Только вот хуже делаете для других. Мир уже давно сформирован, и законы в нем установлены. Нечего тут трепаться о всяком.
— Не мы, так потомки увидят наши кирпичи, и отстроят ими нужное время.
— Да чтоб тебя, глупец, какая разница, что будет потом, — гаркнул он в раздражении и продолжил подобным тоном, — какая разница, что будет там, где нас нет и скорее всего не будет. Думай о себе, береги себя, заботься о себе. Кто, если не ты? Если бы каждый думал о себе и заботился о себе, то не было бы в мире тех, кто нуждается в помощи. Чужая забота делает человека слабым.
— Вот именно, если бы в этом мире не было думающих только о себе, то и не было бы страждущих, бедных и прочих бедолаг. Именно такие как вы и привносите притеснение, убиваете невинных, отнимаете чужое, заставляете страдать, пока пируете, покрывая свои тела мерзким жиром. Вас и нужно убивать, чем я, собственно, и занимался.