— Эмм…
— Да иди ты, — обозлился дед, — проку от тебя, так сказать, как у свиньи молока требовать.
— А еще она сказала, — почувствовав еще больше уверенности, Ильворния продолжала, — что он, это самое, забыла это слово…сейчас вспомню…странное оно еще такое. Вспомнила! — воскликнула она. — Берсеркер! Вот…
Дед опустил голову, признав свое поражение, что он никак уже не может ее переубедить. У меня же вдруг очень сильно зачесалась розовая кожа там, где зверь оставил отпечаток своих когтей в виде рубцов.
По вечерам, когда солнце только-только пересекло горизонт, когда луны принимали на себя ночную стражу, когда звезды выкрадывались из своих дневных убежишь, я уходил за дом, там, где проходила река, и садился под кронами деревьев, чтобы усладить свои уши звуками природы и заодно окутаться уединением.
Мысли, как эта река протекали в голове то бурным потоком, то медленным течением, заворачиваясь змейкой, не останавливаясь, а иначе они бы рано или поздно стали подобием загустевшего болота. Я думал обо всем сразу и не о чем одновременно, предаваясь несбыточным мечтам. Мечтам, что скоро я вернусь домой и обниму, наконец, своих родителей, чтобы больше никогда их не отпустить. А затем они скакали к Ильворнии, которая все же мне нравилась, если углубиться в себя и перестать себе лгать. И вся эта мишура, которую я бросаю деду, чтобы отмахнуться от его приставаний лишь только потому, что я привык быть один. Нет, это самообман: я боюсь приближать к себе кого-то, держа в мыслях воспоминания об Эврисфее. Как бы я не пытался закупорить себя, но боль порою давала о себе знать, и я снова и снова прибегал к самообману, говоря себе, что…а что я говорю себе? Я ведь даже разозлиться на нее не могу, потому что, снова пришлось себе сознаться, я ее любил. Любил или люблю? Тогда на кого же злиться? Если не на нее, то остаюсь только я. Но и на себя я не могу — так бы пришлось признать себя глупцом. Я, который всегда считал себя умным, и уж точно не потерял бы голову от любви, в конце концов, напоролся на этот капкан. Боже мой, что бы сказали на это родители? Отец бы точно рассмеялся, а мать, как и всякая мать, пожалела бы. И снова родители, а от них мысль к Ильворнии. Бедное дитя! Как бы она, самое чистое существо в мире, не влюбилась в меня, некогда монстра. Хотя я тешил себя мечтами, что ее мягкое сердце исцелит мои воспоминания. Вот он весь я наяву: мечты и грезы о лучшем; воспоминания об ужасном и надежды на прекрасное. Я затерялся. Затерялся где-то в прошлом и где-то в будущем, не живя, а существуя в настоящем.
Да что же это такое, в конце концов? Вроде бы все же хорошо: я нашел место, учитывая обстоятельства, где хочу прожить. Но что-то гложет изнутри, не давая покоя. И что это, я понять не могу. Может, это я просто себя накручиваю, внушив, что, если все хорошо — значит что-то не так?
От бесконечных размышлений меня вывел шорох за моей спиной в шагах тридцати, но я не подал в виду, чтобы не выдать себя. Тем более я уже знал, кто это.
— Опять ты здесь один, — мягкий голос девушки немного разогнал тьму, и она заняла место рядом. — Ну, ничего, теперь я здесь.
Я ничего не ответил. Только мягко улыбнулся.
Молчали. Она расправила платье, гладя по коленкам. Помотала слегка головой, то смотря на меня, то на реку, то на верхушки деревьев, снова на меня. Тяжело вздохнула. Поёрзала.
Ладно…
— Звезды такие красивые, — разрезал я тишину.
— Да? Ты, правда, так считаешь? Я тоже, — быстро произнесла она.
— Как думаешь, сколько их?
— Я даже…я даже не знаю. Никогда об этом не думала. Конечно, бывало, я думала о них, но никогда не думала сколько их. Они…красивые. Такие маленькие и такие красивые. Вот бы знать, что они такое, — и, не останавливаясь, — я думаю это, потому что им уже много лет. Точнее не им, а полотну, которым нас накрыли. Полотно состарилось, и на нем появились отверстия, через которые пробивается свет солнца. Оно ведь там — на другой стороне. А мы, люди, чтобы не называть это просто дырочками, придумали им свое название — звезды. А ты…что думаешь ты?
— Не знаю. Никогда о них не задумывался.
— Но ты ведь много думаешь. Кажется, ты всегда думаешь. О чем?
— Да обо всем, и ни о чем.
— Ты какой-то грустный. Что-то случилось? — она слегка наклонила корпус, чтобы смотреть мне прямо в глаза.
— Нет. Просто что-то грустные мысли в голову пришли. Не волнуйся, ерунда это, — усилием выдавил улыбку.
— Тогда зачем думать? — и на мой немой вопрос, — зачем думать мысли, если они плохие?
Я смотрел на нее обычным своим взглядом, а сам внутри был поражен ее словами. Да в ней и ее одной фразе мудрости много больше, чем у всех тех людей, что называют себя взрослыми.