С трудом подавив приступ паники, он взял нож, намериваясь соскоблить личинок обухом, надеясь, что не придется удалять их вместе с кожей. Он даже зажмурился на мгновенье, представив, как это, должно быть, нестерпимо больно срезать с себя кожу, а когда снова открыл глаза – опарыши исчезли, улетучились как морок. Или им все же удалось пролезть в него? Саня не знал наверняка, и уж было отважился это выяснить, слегка подковырнув острием ножа ладонь, когда услышал тихое жужжание.
Секундой позже крупная черная муха, точь-в-точь такая же, как та, которую он на днях размазал по оконному стеклу в больничной палате, уселась ему на мизинец. Он сфокусировал взгляд на насекомом. Муха злокозненно потирала лапки и, казалось, ухмылялась так, словно знала какую-то страшную, неведомую ему тайну.
Саня отмахнулся и замер. Его рука опустилась надломанной веткой. Он даже не заметил, как выронил из другой руки нож. Он все еще мог спастись бегством, но ноги на несколько секунд словно пустили корни в бетонный пол. Его маленькое сердце тяжелыми быстрыми ударами с ужасом стало рваться наружу.
- Я убил тебя, убил, - залепетал он едва различимо, не веря тому, что видит.
В двух шагах от него на перевернутом вверх дном залитом кровью ящике стояла, пошатываясь, Мурка.
Стояло схожее с ней существо.
Лишенная внутренностей, со слипшейся от крови шерстью она выглядела уродливо тощей. В глазах кошки черными огоньками плясала тьма. Из ее разверстого нутра, бравурно жужжа, вылетело еще несколько мух. Облетев одна за другой петлей вокруг Саниной шеи, мухи дружно сели на горстку лежавших на полу потрохов.
Мурка бросила Сане вызов коротким булькающим рыком, от чего внутри у него все сжалось и похолодело. Он вдруг осознал, что сейчас умрет. Непременно умрет, если останется вот так стоять немощным истуканом и смотреть, как существо… как кошка, готовясь к прыжку, гибко прижимается вспоротым животом к ящику. Как яростно елозит она хвостом, размазывая кровь по неплотно сбитым дощечкам. Как смотрит ему прямо в глаза. Смотрит бесстрашно, безжалостно. Как из ее глаз вырывается и летит в него тьма и как тенью за тьмой прыгает сама кошка.
Он не успел увернуться. Отскочив от ящика, Мурка набросилась на него, вцепившись коротко остриженными когтями в густую русую шевелюру, обвивая шею хвостом, заслоняя свет припавшими к глазам лоскутами разрезанной плоти.
Выйдя из ступора, Саня завертелся по кладовой неудачно запущенной юлой, пытаясь сорвать кошку с лица, как нелепую жуткую маску. Но она раз за разом ухитрялась выскальзывать из его рук, молниеносно оборачиваться не без помощи хвоста вокруг головы и возвращаться в исходное положение, лишая возможности дышать.
Саня задыхался. Теперь воздух казался ему чем-то недосягаемым, ставшим иным по структуре, отвердевшим настолько, что его попросту невозможно было вдохнуть.
Чувствуя, что сейчас вот-вот потеряет сознание, он изловчился и таки схватил Мурку за хвост. Оторвав ее от лица, Саня стал жадно заглатывать воздух, который больно раздирал и при этом щекотал горло так, словно был щебнем самой крупной фракции вперемешку с клочьями кошачьей шерсти.
После нескольких первых вдохов воздух снова принял естественную форму, насыщая и принося умиротворение. Едва восстановив дыхание, Саня ослабил хватку и тогда Мурка, вырвавшись, бросилась от него наутек так быстро, что невозможно было определить, в каком направлении она скрылась. Его реакции хватило лишь на осознание того обстоятельства, что он не держит больше кошку в руке.
Быть может, она спряталась за верстаком или забралась на полку, где лежал штатив для нивелира? В любом случае сбежать отсюда она никак не могла. Так полагал Саня. Он присел на корточки, поднял нож, выискивая взглядом Мурку, чувствуя, что боль из горла перекочевала в живот.
- Кис-кис-кис, - позвал он кошку охрипшим, будто не своим голосом, внимательно вглядываясь в самые темные уголки кладовой, чувствуя, что боль становится сильнее.
- Кис-кис-кис, паскуда, - шепчет он, но кошки нигде нет.
Тем временем в животе творится непонятно что. Это уже не просто спазмы. Сане кажется, что внутри него кто-то кружится в шаманском танце, то и дело, ударяя бубном о брюшину. Он почти уверен, что урчание, которое слышит, есть не что иное, как зловещее дребезжание бубенцов.