– Ой, нас поймают. Я боюсь! – И уставилась на него глаза в глаза.
Павлик не знал, что сказать ей. Слегка отстранился, напомнил:
– Костя велел: ответ надо…
– Ой!.. – Вика метнула быстрый взгляд на крыльцо, потом в сторону дома, где ждал ее ответа Костя. – Подожди, ладно? Погуляй здесь! – И заговорщически показала вдоль домов. – Я сейчас!
Павлик прошел до самой речки. Глядя на огоньки в доме Ани, с трудом подавил желание перебежать на ту сторону, подняться по скользкой тропинке на косогор и постучать в окошко… Сказать, что записная книжка у него, в сохранности…
Видел от Жужлицы, как выходил на улицу Викин постоялец, закрывал ворота, потом долго ладил запоры… А когда он опять скрылся в доме, Павлик вернулся и некоторое время еще ждал у калитки, наблюдая через щелку за входной дверью. Вика выбежала без пальто, но в огромной пуховой шали, которую она придерживала у подбородка точно так же, как до этого придерживала воротник.
Павлик невольно отстранился от щели, потому что с другой стороны к ней вплотную приник яркий Викин зрачок.
– Я боюсь! – повторила она.
Павлик опять дипломатично промолчал, принимая сунутый через ту же щелку тетрадный листок.
– А ворота на замке! – тревожно шепнула ему Вика.
– Ну и что?.. – спросил Павлик.
Вопрос этот как будто успокоил ее, и она помедлила, дыша через щелку. Но когда Павлик хотел уйти, снова торопливо повторила:
– Нет! Я боюсь!.. У меня руки дрожат!
Павлик вздохнул, не зная, что сказать. Никаких инструкций по этому поводу Костя не давал.
– Я пойду…
– Ви-ка! – послышалось за ее спиной вместе со скрипом открываемой двери. Она сразу отскочила в сторону, и голос ее прозвучал, подобно короткой пулеметной очереди, уже от угла, за которым она читала письма.
– Что, мне теперь шагу ступить нельзя?! – И почти в ту же секунду громким шепотом через какую-то другую щель: – Иди вдоль забора, слышишь?! – Попом новая очередь – по направлению к дому: – Может, вы лучше свяжете меня или на веревочку посадите?!
Павлик послушно двинулся вдоль забора.
Как питекантроп стал человеком
Дома были плотно занавешены все окна – эту перемену Павлик разглядел еще с улицы. Потом он обнаружит, что Костя за его отсутствие открыл мансарду, которую Татьяна Владимировна заперла до лета на большой висячий замок, втащил туда пару табуретов, маленькую репродукцию с картины художника Врубеля «Испания», которая висела до этого внизу, расстелил на топчане постельное белье, одеяло, даже половичок разыскал где-то…
Потрескивала печь, и грелась в алюминиевой кастрюле вода на плите.
Письмо обрадовало Костю. Он принялся командовать:
– Дела наши идут, как надо, Павка! Давай здесь для начала порядочек наведем! А после у нас хозяйка будет… Ты пока около печки замети. А я с посудой расправлюсь!
И в то время, когда Павлик тщательно выскребал застрявшие между половыми досками и под железным щитом кусочки сосновой щепы, угля, попутно обнаружил здесь же одну двухкопеечную монету и несколько материных приколок, Костя, засучив рукава белой рубашки, убирал посуду, то есть рассовывал ее с глаз долой: в стол, в шкафчик, в пустое ведро, в духовку. Волосы его и широкий, с красными цветами галстук развевались при этом, делая Костю чуть-чуть похожим на репродукцию с другой картины художника Врубеля «Демон».
– Понимаешь, старик, мы с ней в кино познакомились. Гляжу, какая-то цаца подходит к человеку: «Опять на вечернем сеансе?» Это она Вике, значит. Какое ее дело?! «А что до шестнадцати лет на сеанс не допускаются – читала?» – спрашивает. Потом оказалось – ее учительница. А тут я подхожу, говорю: «А вы читали, что после шестидесяти надо дома сидеть, у телевизора?» Ей, правда, оказалось двадцать с чем-то. Но это все равно. Правила, Павка, старики выдумывают, а выполнять их заставляют нас. Чего они понимают? Люди теперь в сто раз быстрее взрослеют! Наукой доказано. Они считают, мы на их деньги живем. Нужны нам их деньги! Сами заработаем!
Разделавшись с кухонной утварью, Костя принялся за комнату, хотя здесь, как и в кухне, у Татьяны Владимировны был всегда порядок. Он выдвигал и задвигал на место мебель, снимал с этажерки альбомы, книги, опять укладывал, так что в комнате даже немножко поднялась пыль.
– Ее мать по всему городу за нами бегала! – продолжал он между делом информировать Павлика. – А тут еще нашла себе этого типа на Викину голову. Представляешь? Нигде вроде не работает… Больной! Говорит Вике: «Раньше хоть бога мы боялись…» Мы – это молодежь, значит, – пояснил Костя. – «А теперь вы ни греха, ничего…» Додумались Вику из школы встречать!.. – Костя на секунду приостановился. – Вот если бы твою Аню дома затуркали так – ты бы не выручил?
Павлик машинально потрогал в кармане записную книжку. Нет, дома у Ани было все хорошо…
– То-то! – сказал Костя, не дождавшись ответа.
– А если нас поймают?.. – осторожно поинтересовался Павлик.
– Не это главное!.. – Костя оглядел комнату и, не найдя, к чему бы еще приложить старание, удовлетворенно повторил: – Не это главное, Павка… Важно другое… Я вот все время думал о ваших инках… – Взгляд его упал на кусочек мела, когда-то принесенного Аней. – Во! – Он взял мел. – Садись! Я тебе объясню, в чем главное…
И, усадив Павлика на кушетку, он остановился в простенке между окном и дверью, где были моющиеся, кирпичного цвета обои. Задумался.
– Знаешь, Павка, почему погибли ваши инки?
Павлик не знал. И даже верил вместе с Аней, что они живы.
Простенок был тесным, и не привыкший стоять без движения Костя делал шаг то к занавешенному окну, то назад, к двери, потом опять к окну. Этой привычкой он тоже напоминал Павлику мать, Аню. Сам Павлик мог терпеливо сидеть или стоять все время, пока надо было слушать.
– Инки погибли, Павка, потому, что они, изобретя мужество, – это вы правильно угадали, – не изобрели нежности!.. Ты понял? – строго спросил Костя. – Вот! – Он провел мелом через весь простенок горизонтальную черту примерно на уровне своего плеча. – Вот за этой чертой, старик… – он ткнул в нее пальцем, – начинается человек!.. Это я сам открыл, не кто-нибудь, – заметил Костя, показывая теперь выше черты, туда, где начинался человек. – Не ростом, нет! Ростом любой дурак вытянется… Гляди! – Присев на корточки, Костя нарисовал далеко под чертой страшилище с лошадиными зубами, огромной челюстью, без шеи. С дубинкой. Такими в книжках рисуют человекообразных обезьян и волосатых предков человека. А рисовать Костя умел. – Когда, Павка, питекантроп шел с такой вот палкой против мамонта или против бронтозавра – как их там называют – ведь он тогда уже был мужественным! Но человеком еще не был! – И для наглядности Костя пристукнул ребром ладони на уровне затылка питекантропа. Далее, постепенно передвигая ладонь все выше от лошадиной головы человекообразного, Костя доказал, что питекантроп выпрямился и достиг заветной черты, когда вытащил из огня ребенка, прикрыл в бою друга, рискуя жизнью, защитил от обидчиков слабую женщину. То есть человеком он стал, когда изобрел нежность. – Понял?! – спросил Костя. И после того, как Павлик моргнул в ответ, удовлетворенно заметил: – Вот то-то!.. Нежность, ее, Павка, изобретать надо все время, если хочешь быть человеком. Увидел, маме трудно зашнуровать ботинки, – помоги ей! И ты сразу чуть-чуть придвинешься к человеку! – Костя показал на стене. – Увидел, маленьких обижают, – защити! Опять немножко поднимешься! – Он показал снова. – А если ты сам ударил слабого, девчонку, например, – сразу на десять сантиметров ушел в питекантропа! – И Костя приткнул указательным пальцем голову человекообразного сверху вниз. – Выбираться потом трудно! А уйти – это быстро. Даже не в питекантропа, а еще ниже – в поросенка можно уйти! Понял?! – Тут же, снова присев на корточки, он пририсовал у ног питекантропа маленького, с загнутым в колечко хвостом поросенка. После чего выпрямился и, положив мел на вешалку, отряхнул руки.