Опустились сумерки. До дома ни много ни мало километра два. Нужно бы на хвост себя пробить.
Ускорив шаг, я сворачиваю за угол унылой пятиэтажки с разбитыми стеклами и спускаюсь в подвал. Двери заперты, но со второго толчка поддаются, распахнувшись внутрь. Не люблю подвалы, не люблю с того самого времени, как в юношестве приходилось там держать велосипед и каждый раз, беря его или ставя, перебарывать страх, но выбора особо нет. Нужно по срочняку проверить, не увязался ли кто.
Нагнув голову, прохожу вглубь длинного коридора. Подготавливаю автомат, но решаю, что пользовать его нужно в крайнем случае, когда стервятников окажется несколько. Сжимаю в руке подарочного «охотничка», кровь кажанская мешает лезвию блестеть.
Запах здесь, правда, — только сейчас заметил… Еп-тыть. Да и под ногами что-то путается. Шевелится… И пищит, чего сразу не расслышал.
Чиркаю зажигалкой, прикрывая тусклый огонек дрожащей от холода рукой.
Твою ж то мать! Ема, да здесь гребаное кладбище! Сука, сколько трупов… Скажи теперь, что юношеские страхи не материализуются. А я ведь всегда боялся в подвале именно на мертвяка нарваться!
Добрых полсотни человеческих тел валялись просто в проходе, небрежно закинутые сюда то ли халтурщиками-санитарами, то ли оставшимися после эвакуации людьми. Впрочем, и телами их назвать было сложно: после летнего кормления червей и насекомых, а теперь и мышей, накрывших их цельным, шевелящимся серым ковром, им больше подходило название «кости в клоках одежды». А еще я думаю, их тут было больше, раза в два больше. Света от прикрытой ладонью зажигалки было ничтожно мало, но и того хватило, дабы в полной мере ощутить себя гостем в преисподней. Видишь, даже мыши не разбегаются, они видят во мне свежую еду.
Как же не хотелось отпускать слабый огонек, теплящий ладонь, но пришлось. Пару минут, показавшихся едва ли не целым часом ожидания, я слышал мышиные восторги и недовольные фырканья, ощущал скреб когтистых лапок у себя на ботинках. Тут уже не до мнительности или психической стойкости, тут просто противно до сведения челюстей.
Но вот что меня в скорости утешило, так это то, что чутье волка еще не подводит. Говорю, чую хвост — знач, чую. Медленно так просовывается в подвал темная фигура, со стеной сливается. Умничек, поди, не из деревенских пнеголовых.
В левой руке у меня ПМ, в проход направленный, в правой — нож. Приоритет, разумеется, в тихом съеме. Но если у него вдруг фонарь есть, и он сейчас на меня посветит, то, конечно, придется, из ПМ угостить. Не думаю, что он фонарем воспользуется, скорее всего на звук пойдет, где-то ведь я должен перебирать свой взяток? Метра три между нами, а коридор тут всего один. Если не сдрейфит и не развернется, сам на меня выйдет.
Пошел, миленький, пошел. Тихо так, как привидение крадется. А фонарь-то, по ходу, имеется, потому как зашуршал по карманам, поклацал чем-то. Я двинулся на него в тот самый миг, когда крохотный диодовый фонарик выхватил из темноты шевелящиеся человеческие останки.
— Мессер…
Нож несколько раз вошел ему в подбрюшину, он сдавленно вскрикнул, не сопротивляясь повалился в мышиное море.
— Надо было тебя сразу валить, ведь знал, что пойдешь, — говорю, ища у него по рукам оружие. — У тебя это было в глазах написано. Чего, мало взятка показалось, а?
Подняв фонарик, я посветил ему в лицо. Плевок крови окрасил красным ему щеку, зубы, расширенные глаза дрожали внутри продавленных впадин.
— Я… — Он вытолкнул алый сгусток, попытался улыбнуться. — Мессер, вот ты… реально дурак, я же… к-коре-шиться тебе предложить хотел… Думал, на пару зас-с…сядем где-нибудь… А ты сразу… мне шутильник под ребра… Дур-рак, я же тебя спас т-тогда… — Он снова попытался улыбнуться. — А т-ты забыл. Сумка в семьдесят третьем дому, по Лерм… квартира пятьдесят два…
Он заглотнул воздух рывками, жадно, а выпустил медленно и обессиленно.
На этом для Фрайтера было все.
Благодарный друг Салман, по давнему знакомству, помог ему с эвакуацией.
Пистолета в руках я так и не обнаружил, оказалось, что он мирно торчал у него за поясом. Сзади. Доставать он его, по всей видимости, и не собирался.
Не знаю, как охарактеризовать то, что я сейчас чувствовал. Наверное, доминантным все же было желание выпить. Да чего там выпить — нажраться в свинью. Помогло ли бы, не знаю, но сейчас в бутылке финского «абсолюта», что валялась у меня дома, я видел некоторое свое избавление. Нажраться и вырубиться на сутки самое меньшее. Проснуться, снова нажраться и снова проспать сутки. Проделывать это до тех пор, пока, однажды проснувшись, не услышу снова голоса сотен прохожих за окном и шум машин. Пока снова не зазвонит телефон, а в розетке не появится электричество. Оно ведь так нам сейчас нужно… Заснуть и проснуться уже другим человеком, никогда не знавшим, что такое жизнь в изоляции… Хочется верить, что такое время когда-нибудь настанет.