— Ну и чего шумим тут?! — пытаясь выглядеть как можно более невозмутимо, рявкнул я.
— Нет, ну вы посмотрите-ка на него, а? — Толстая тетка с тяжелой грудью, тонкими, съеденными в домашних скандалах губами и грубыми чертами лица, уперев руки в бока, сразу обозначила кто лидер в их жилищно-коммунальной банде. — Рожу какую отожрал, пока дети в округе голодуют, и еще спрашивает чего шумим?!
— Давно в зеркало-то смотрела, худышка?
Толпа ожила, посыпались матерно-презрительные обвинения.
— Ты за что их убил, подлюга?! — Стоявший возле нее мужичок с обвисшим от длительной диеты брюшком громыхнул по воротам железным прутом. — За сардин банку?!
Ага, не обознался мой третий глаз — парень все-таки слился. И картина более прояснилась. Значит, малый не впервой попался, свою роль сыграл умело. Соврал так, что я поверил. А затем побег домой и быстренько доложил, что планец провалился. Он-то с Игорьком небось с благословения этой оравы на мою кладовку пошли, раз они так организованно на пикет собрались. Хотели сначала по тихой, шпану подослали. А не получилось, пришли публично претензию заявить.
Ясное дело, нет в этой толпе родственников убитых — никого не вижу изгореванного, за кровинушку мстить пришедшего. Банальная злоба, зависть и возмущение. Этот, вислобрюхий, «убийство детей» использовал для нагнетания пущего гнева у пикетчиков и во мне типа чувство вины разбудить.
Да промазал.
— Детей? Ты о чем, дядя? Дети в песочнице домики лепят. А тот, кто по чужим хатам шастает с монтировкой в руке, на «детей» и «стариков» не делится. Понял?
— Как же они тебя, бедненького, напугали! — саркастически качнула головой тетка. — Пересрал небось, что на ящик сардины меньше станет. С голодухи побоялся вспухнуть? — и потом как заорет: — Пригрелся тут на акимовской жратве?! Жируешь, подлюга! Открывай давай, чего зубы скалишь?!
— Давайте сломаем эти ворота! — предложил кто-то из толпы.
— Чего базары разводить, толкай! — поддержали оттуда же.
Тем не менее попытка осталась нереализованной, так, качнули створками для годится. Показать, что не пустомелют.
— А-а, — понимающе киваю я, — ты и есть больная мать, что ей лекарства каждый день нужны. С виду и не скажешь. Может, поблагодарствуешь лучше, что отпрыска твоего отпустил. В другой раз ведь только уши тебе его пришлю. На бусы.
— Не загадывал бы. — Толстая брезгливо сморщилась, и что-то в ней, безусловно, напомнило малолетнего воришку. — Насчет другого раза-то. А то мало ли что с тобой может произойти.
— В общем! В чем предъява, недовольные?
— А ты, вообще, непонятливый, да? — качает подбородком она. — Перед малолетками ножом размахивать — мастак, а тут уже на жопу сел. Вроде не понимаешь, чего от тебя хотят?
— Ты должен делиться. По-хорошему, — встрял третий мужичок, с противным голосом, худой, на вид занудливый, сварливый, с лицом, на котором большими буквами написано, что он всегда был не против опрокинуть стаканчик. — Мы же, видишь, поговорить пришли. Дипломатическим путем вопрос решить. А могли бы сразу к делу перейти…
— Да не лечи меня, бухарь, — язвительно отвечаю. — Не очковали б если — сразу «к делу бы перешли». А раз бабами прикрылись, какие, на хер, дела?
— Чего ты мелешь? Перед кем очковать-то? — пристыдяющим тоном затянула толстуха. — Перед тобой, что ли? Тоже мне, гроза района нашелся. Только и способен, что девкам нож под ребра пихать.
— Убирай замок! — вытаращился на меня тот, что с трубой. — Не вынуждай идти на крайние меры! Давай-давай, не ссы! Пустым не будешь! Пачку макарон я тебе оставлю! Обещаю.
— Ну открывай, чего стал?! — чтоб соответствовать сподвижнику, выкарячила глаза тетка. — Один хрен, мы отсюда не уйдем без того, что у тебя в кладовке сложено. Запихаться ты тут тушенкой, пока люди в центре дохлых собак едят, не будешь! Это я тебе говорю. Не откроешь, вывалим к чертовой матери ворота. Выбирай.
— Але, буренка, притормози-ка, а?!
От моего неожиданного выпада толпа замирает. Следит за мной как за фокусником на сцене. Понимая, что это мой предпоследний ход, я делаю шаг к стоящей позади «тойоте», достаю из кузовка канистру, ставлю на землю и открываю.
— Я че-то не врубил в суть вашего мычания. — Втягивая раздутыми ноздрями воздух, набираюсь всей только наглости, что во мне могла быть. — Вы че, Майдан тут нашли, требования свои двигать?! Еще б плакаты нарисовали и транспаранты растянули. С какой радости кучка свердловского быдла будет решать, что мне делать?! Вообще попутались, мрази?! Да мне по х*ю, что ты там мне обещаешь! — перевожу безумный взгляд на обладателя ржавой трубы. — Я те сам, сука, обещаю — еще раз пасть откроешь, глотку от уха до уха вскрою! Ты меня понял?! Забирай эту потную кобылу со всем этим шоблом и валите отсюда на хер! Попробуешь еще раз шатнуть ворота… сожгу! Слышьте, недовольные, я не шучу! Кривое движение расценю как враждебное. Развернулись — и айда на Свердловский массив.