— В рубашке родился ты, Салман. Нож меж органами прошел, в «воротнике» запутался, в брыжейке твоей. Крови разве немного потерял, но это чепуха по сравнению с тем, если б тебе печень задели или селезенку. Вряд ли я чем помог бы. Ну а пока жить будешь.
— Запутался? — недоверчиво повторяю я. — А чего ж меня так скопытило быстро?
Док посмотрел на меня, громко выпустил ноздрями воздух, опустил голову. Так обычно ведут себя, когда приходится вскрывать порочную тайну перед тем, чьи бы нервы стоило поберечь. Навроде как сказать беременной малолетке, что ее парень встал на лыжи.
— Спецназовцы часто подобное практикуют. Достаточно только порез сделать, необязательно убивать. Штык, которым тебя пырнули, в тетрадотоксине вымочен был. О рыбке фугу слыхал?
— Типа карась в японской кухне? — говорю, шмыгнув носом.
— Да, только, если б яд был из желчного пузыря этого «карася», мне бы некого было зашивать. То, что использовал армеец, — просто кислый борщ по сравнению с нейропаралитом фугу, кустарные выжимки из анальгетиков. Потому и эффект таким был.
— Штабисты… — вдумчиво произнес я, вспоминая на каком именно этапе я понял, что это не обычные канцелярские жопоседы.
— Да какие там, к черту, штабисты?! — искоса стрельнул в меня раздраженным взглядом док. — Все четверо на войне были, в штаб по инвалидности уже попали. Контуженые они, кто больше, кто меньше.
— Кто меня притащил? — подумав, что раз мы уже не стесняемся «путешественника», спросил напрямую я.
— Дьяк, царствие ему небесное. Майору Игнатьев в хребет стрельнул, а с Дьяком драка завязалась. В ней ножом и получил. Гораздо менее фартово, чем ты. Но тебя донес. Майор жить будет, а вот, когда поднимется, и поднимется ли вообще — неизвестно. Да то уже не твоя забота. Ты, как в той песне, ковыляй потихонечку, на перевязки сюда приходи, примерно в это же время. Через день, чтоб сепсиса не было. Ну а о том, чтобы не бегать и тяжелее лука в руках ничего не держать, думаю, объяснять не надо.
— Должен что?
— Потом, — Валерьич поставил себе на колени кожаную вализку, эргономично оборудованную под набор хирурга, аккуратно сложил в нее медикаменты, бинты. — Я скажу тебе, когда сможешь быть полезен.
То ли Валерьич забывал, то ли специально так говорил, но намерение это я слышал уже раз десять. Может, по мелочовке не снимает — сразу весь банк стребует; иль не знает, послать меня по что, — на него ведь шуршат некоторые тягачики, которые смыслят в этих медицинских делах, искать знают что и где. А меня так, на черновую работу разве припахать можно.
Впрочем, нет так нет. Напрашиваться не буду.
— Поешь вон сядь, — кивнул док на «путешественника». — Отощал совсем.
Мужичок средних лет, низкий, щуплый, с заросшими щеками и черным клоком волос, сидел на разложенном кресле и уплетал принесенный Валерьичем завтрак. Увидев, что я на него смотрю, он перестал жевать и взмахом вилки предложил составить ему компанию.
— Да не, спасибо, — отвечаю. — Ноги волка еще прокормят.
От жрачки я б не отказался, конечно, но на шею садиться не хотелось. Доку чего, с неба каша вареная падает? Надо ж хоть какую-то совесть иметь.
Не без скрипа в боку закидываю за спину ствол, надеваю бушлат. Нащупываю нож — на месте. Поблагодарив и попрощавшись, выхожу из полумрака предбанника.
Холодно. Светает, но где-то там, далеко. У нас тут только чуть светлее, чем ночью. День, по ходу, обещает быть холодным.
Я остановился.
Человек стоял ко мне спиной, в полупрофиль. В черных джинсах, черной кожаной куртке с выправленным воротником а-ля времена популярности «Кино» и «Наутилуса». Расхаживать в таком нетипичном (читай: непрактичном) прикиде мог только один человек. Да, тот, кто, должно быть, едва не помер от сердечного приступа, когда я поминал его незлым тихим словом. Я ведь его вспоминал, и, черт дери, не раз!
Опершись локтями на крышу покрытой толстым слоем пыли легковушки, Призрак стоял ко мне в полупрофиль. Сосредоточенно всматривался в зареющее на востоке небо, курил и выглядел озадаченным куда более масштабными проблемами, чем разбирательство с попавшим на нож тягачом.
— Говоришь, тщательней надо подходить к отбору нахлебников?
Я встал подле него, по наитию пробил себя по нагрудным карманам (знал же, что сигарет там нет), шмыгнул носом.
— Эксцесс, Салман, — объяснил, будто речь шла об отсыревшем патроне. — Иногда такое случается. Извини, — он выдавил совсем уж несвойственную ему эмоциональную отрыжку. — Не определилась гниль по наруже.
— Не определилась, говоришь? А ты хоть пробовал ее определить-то, а?