Рыжий бельчонок уставился на нее в ответ, его явно не трогали заботы Бранди. Схватив ягоду, он развернул свой пушистый хвост и удрал прочь.
— Подумать только, ведь я подобрала этого неблагодарного разбойника, когда он был совсем крошкой, — пробормотала Бранди, промокая пятна на юбке. — В ту секунду, когда я разглядела белый монокль вокруг его глаза, мне следовало бы догадаться, что из него получится такое же высокомерное существо, как те знатные господа, которые мне знакомы.
Губы Памелы чуть тронула улыбка.
— Так вот почему ты назвала его Ланселотом. А я было подумала, что ты разглядела в этом негоднике какую-то скрытую доблесть.
— Вряд ли она у него есть. Ланселот кинется мне на помощь, только если в руке у меня будет орех.
— Во всяком случае, он очень умело портит одежду, — заметила Памела, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться; намочив салфетку водой, она безуспешно пыталась оттереть пятна с платья Бранди.
— О Господи! — Бранди затрясла головой и закатила глаза к небу. — На этот раз папа наверняка потеряет терпение.
— Сомневаюсь, — успокоила ее Памела, — Ардсли простит тебе все, что угодно, не говоря уже о такой мелочи, как испорченное платье.
— Возможно. — Оглядев себя, Бранди бросила на Памелу взгляд, полный самоуничижения. — И все же, если не принимать во внимание последствия выходки Ланселота, как так получается, что после четырех часов работы в саду ты выглядишь по-прежнему элегантно, а я похожа на грязного жалкого котенка, который только что выдержал яростную битву с клубком пряжи?
Памела больше не могла сдерживаться.
— О, Бранди, жалкой тебя никак не назовешь, — рассмеялась она. — Ты красивая, жизнерадостная молодая женщина. — Воспользовавшись случаем, Памела затронула тему, которая неустанно волновала ее. — Кентон как-то упомянул, что красавец лорд Галлистер каждый день наносит тебе визиты. Ему рассказал Ардсли.
— Гм. Лорд Галлистер? Да, он заезжал в Таунзбурн несколько раз. — Но мысли Бранди уже перескочили на другое. Бросив спасать платье, она, прищурившись, рассматривала что-то за пределами беседки. — Тебе не кажется, что нам следует предложить Герберту добавить еще один слой тех красивых белых камней к альпийской горке? Я заметила, что она начала терять свой блеск.
— Это оттого, что вы все время обливаете камни водой из ручья, — послышалось ворчание.
— Герберт! — Бранди вскочила и кинулась к старшему садовнику. — Как хорошо, что ты услышал мое предложение! Как тебе такая идея?
— Это зависит от многого. — Герберт нахмурился, но за его напускной обидой угадывалась любовь. — Вы и дальше собираетесь рыбачить и портить мою альпийскую горку водой из ручья?
Бранди состроила скорбную гримасу:
— Я постараюсь этого не делать.
— Что ж. — Герберт провел пятерней по непокорным седеющим волосам. — Ладно. Я соберу еще несколько камней, которые вам так приглянулись. Но только несколько! И если вы испортите этот ряд…
— Ой, спасибо! — Бранди обняла садовника.
— Ардсли знает, что ты снова резвишься в ручье? — робко поинтересовалась Памела.
Герберт и Бранди встревожено переглянулись.
— Дело в том, ваша светлость, что многое могло навредить камням. — Он замялся. — Дождь, солнце…
— Я поняла, Герберт, — вздохнула Памела. — Я тебя отлично поняла.
— Памела, прошу тебя, не говори папе. — Бранди схватила подругу за руку. — Он ужасно расстроится. Ведь мне только-только удалось убедить его, что я пытаюсь стать настоящей леди.
Кашель Герберта, засеменившего прочь, подозрительно напоминал сдавленный смех.
— А на самом деле, Бранди? — мягко спросила Памела. — Ты действительно стараешься вести себя как леди?
Бранди потупила взор.
— Честно? Я думаю, это невозможно.
— Но отчего же, дорогая? Ты прелестная, добрая, веселая. И я далеко не одна так думаю. Даже ты не могла не заметить, с каким восхищением на тебя смотрят мужчины. Больше двух лет прошло с твоего дебюта — фактически три сезона, — а у твоих ног все еще толпы поклонников.
Девушку передернуло, словно она только что проглотила червяка.
— Они вызывают у меня отвращение.
— Почему? Ардсли говорит, они все ведут себя как настоящие рыцари, когда приезжают в ваш дом с визитами. Да я и сама вижу, что многие из них — само обаяние, не говоря уже о красоте и уме. Не может быть, чтобы ни один…
— Достойные. Обаятельные. Да, они такие, — перебила ее Бранди. — И они хотят вести под руку девушку, такую же достойную и обаятельную. Я не могу им соответствовать. — Бранди умоляюще взглянула на Памелу. — Просто не могу.
Глаза герцогини затуманились.
— Бранди, тебе двадцать лет. Ты не можешь всю жизнь оставаться шаловливым ребенком.
— К несчастью, это правда.
Памела мягко погладила опущенную голову Бранди.
— Почему мысль о взрослении тебе так страшна? Тебя переполняет любовь к жизни. Не может быть, чтобы ты не хотела иметь собственный дом и детей.
Послышался скорбный вздох:
— Конечно, хочу. Но не ценой всего, что мне доставляет радость.
— Не в тюрьму же тебя собираются заточить! Тебе не нужно будет бросать свои занятия, дорогая. Правда, наверное, придется отказаться от таких вещей, как хождение босиком по ручью. Но садоводство, прогулки верхом… разумеется, с нормальным дамским седлом… всем этим ты сможешь заниматься и дальше.
Безутешная Бранди задумчиво уставилась в землю.
— Почему ты вышла за Кентона? — выпалила она наконец.
— Что-что? — Памела даже заморгала от внезапной перемены темы разговора.
Бранди выпрямилась и посмотрела на подругу неуверенным, полным муки взглядом.
— Памела, я никогда не знала родной матери, она умерла при моем рождении. Но во всем, если не считать кровного родства, ты заменила ее, и я люблю тебя так, как мог бы любить твой собственный ребенок.
Глаза Памелы затуманились.
— Ты для меня дочь, которой у меня никогда не было, — с трудом проговорила она. — Твое счастье для меня столь же важно, как было бы важно счастье родной дочери.
— Я знаю. И тебя тоже знаю. Мы очень разные — ты и я. Однако во многом — в безграничной преданности тем, кого любим, в глубокой привязанности к Изумрудному домику — во всем этом мы почти одинаковы. Мы обе женщины, и нас воспитывали с сознанием, что мы должны выйти замуж и родить детей. У нас обеих чуткие сердца, и мы обе мечтали о мужчине, который разделил бы с нами жизнь. Вот я и спрашиваю тебя: как ты узнала в Кентоне именно того мужчину? Какая причина… помимо долга… заставила тебя выбрать его себе в мужья?
Ответом послужила нежная улыбка.
— Над этим вопросом мне не нужно задумываться. Я вышла за Кентона, потому что была отчаянно в него влюблена. И сейчас, тридцать один год спустя, я отношусь к нему как прежде.
— Кентон чувствует то же самое. Он тебя обожает. Это ясно по тому, как он смотрит на тебя. И твоя любовь очевидна: ты вся сияешь, когда он рядом. Вы две половинки одного целого, Памела, ваша любовь какая-то особенная. Это настоящее чудо.
— Не буду спорить, — тихо, но проникновенно сказала Памела. — Кентон — мое сердце, моя душа. Без него я не стала бы жить.
— Вот и я от замужества жду того же самого. — Голос Бранди дрогнул. — Но ничего этого нет. Ни один мужчина так и не тронул моего сердца. Ни лорд Галлистер, ни прочие кавалеры и визитеры. Я абсолютно ничего не чувствую, когда они рядом, ни малейшего трепета. Так как же мне решиться на то, о чем меня просит отец — подумать о браке с человеком, которого не люблю и в будущем тоже не полюблю, как мне подсказывает чутье? Ответ один — никак. — Бранди потупилась. — Мне жаль, Памела. Действительно жаль. Мне самой не хочется разочаровывать тебя, Кентона, папу. Но, судя по моим любимым занятиям и неисполнимым романтическим запросам, мне суждено остаться одной.
Памела задумчиво смотрела на опущенную головку Бранди, терзаясь давнишним подозрением, которое никак не давало ей покоя.