— А вы замараться не боитесь, мой лорд? — осторожно поинтересовался Азат Бдение у Ланнарда.
На что тот устало пожал плечами и коротко ответил:
— Уже нет.
Его распахнутая правая ладонь, словно венец, опустилась на морщинистый и лишённый волос лоб свежевателя. Дёргающийся в путах монстр сразу же замер и замолк, судорожно вытянулся во всю длину, бешено вращая глазами. Ставшие бесплотными пальцы Белого Барона проникли прямо внутрь черепа. Ланн брезгливо поморщился, копаясь в кровавом, пропитанном болью и ненавистью мусоре. А затем, ухватившись, потянул вверх тускло-белёсое, похожее на червя нечто. Пару секунд разглядывал его на свет, а затем прижал к своему лбу. Призрачный червяк юркнул внутрь, глаза барона на миг закатились, а затем он их крепко закрыл.
— Мой лорд… Законы храма обязывают меня спросить, где вы этому научились? — с удивленным выдохом осторожно поинтересовался Азат. — Сие святое таинство, что доступно только Алым Послушникам Матери и немногим святым, избранным Ею.
Айр стянул шлем и вытер пот со лба. Он был очень далёк от всяческой магии, но понимал — то, что сделал Ланн, было непохоже на силы, дарованные Богом-Воином. А ещё барон определённо не помрёт своей смертью — ларийцы вряд ли оценят то, что их таинства кому-то известны. Вон как глаза Бдения заблестели от беспокойства, пока он ожидал ответа аристократа.
— Меня этому научил старый друг. Он гостил как-то у вас, ещё в детстве. Прежде я использовал этот трюк вместе с ним лишь на зверях, в качестве баловства, — барон наконец встретился взглядом с книжником и едва заметно, уголками губ, улыбнулся. — Прошу меня извинить. Я не знал, что для вас это таинство.
— Его имя, надо полагать, схоже с вашим, Ланнард Грейсер? — заметно успокоившись и даже расслабившись, задал вопрос книжник.
— Да. Мы словно братья. Были, по крайней мере, когда-то. Жаль, что сейчас это не так, — опустив голову, горько прошептал барон, а затем тряхнул ею, сбрасывая воспоминания как вуаль. Его лицо вновь заледенело, а перст правой руки указал на едва заметный крепёж для факела, торчавший на стене около лестницы, — Надавите на него. Тут есть подвал, женщины там. Азат, Вигмар, приглядите за нашими бородатыми головорезами. Айр, ты спускаешься вслед за мной.
Почесав репу и осторожно, чтобы не сломать древний механизм, Айр потянул факел. На ум гвардейцу приходил лишь один аристократ с именем, подобным тому, что носил Белый Барон. Это был герцог Восточный — племянник самой Её Величества, а также сильнейший рыцарь их королевства. Человек, о котором ходило столько сплетен, баллад и возмутительных историй, что не слышал о нём только глухой. Зеленоглазому простолюдину этот сиятельный господин, разумеется, не нравился просто по определению — за столь ослепительным образом наверняка скрывались ещё более мрачные тайны.
С сухим хрустом камня часть пола, неподалёку от столешницы без ножек с всё ещё застывшим, словно изваяние, но живым свежевателем, дрогнула и скользнула в нишу, образовав лаз. Узкий, но достаточный для того, чтобы широкоплечий гвардеец протиснулся, не снимая броню. Но вот толстый окованный щит ему придётся оставить. Подойдя к тёмному проходу, Айр принюхался. Открытая, свежая, но уже гноящаяся рана. Живое мясо с гангреной. И ставшее уже привычным отчаяние. Он ощущал что-то подобное в подвале неприметного заведения на одной из многочисленных столичных улочек. Зеленоглазый сразу весь подобрался, как бойцовский пёс за секунду до драки.
Ланн успокаивающе хлопнул его по плечу и безрассудно прыгнул во тьму, не озаботившись даже проверить, как глубоко уходит прогнившая лестница. Спустя секунду его голос чуточку смущённо возвестил:
— Спускайся. Ах да, сначала скинь факел, здесь слишком мрачно и неуютно.
— Неужели вы боитесь темноты, милорд? — не удержавшись от ехидной улыбки, поинтересовался Айр и, швырнув вниз незажжённый светоч, осторожно опустил ботфорт на иссохшую лестницу. Она подозрительно хрустнула, но вроде бы выдержала.
— Скорее таких вот подземелий и тесноты — мечом тут не замахнёшься, — к удивлению гвардейца раздался приглушённый, но искренний ответ барона.
Пока Айр полз вниз, он прислушивался к застойному, тухлому воздуху и окружающим звукам. Но кроме дыхания Грейсона и собственного, он слышал лишь тяжёлый, держащийся на краю сознания голос. Не крик, не вопль и даже не мольбу, а скорее лишь их призрак. Сами стылые камни хранили в себе отголоски тех звуков, которым стали невольными свидетелями.