Когда Тоби, которому исполнилось сорок четыре года, нанес по прибытии в Англию первый визит в Горэмбери своему давнему другу и учителю виконту Сент-Олбансу, оказалось, что они поменялись ролями. Теперь он был дипломат с влиятельными друзьями при дворе и с перспективой блестящей карьеры, а его старший друг утратил свой высокий статус и жил изгнанником в Хартфордшире. Но все это не имело значения, их отношения ничуть не изменились. Ни утрата власти одним, ни благосклонность фортуны к другому не могли повлиять на истинную привязанность, которую они питали друг к другу, и на их дружбу; и хотя, конечно же, печальную повесть отстранения от власти и того, что за этим отстранением последовало, надо было рассказать в подробностях, потому что ведь в письмах этого не сделаешь, мы можем быть уверены: сразу же вслед за этим они стали обсуждать то, что Фрэнсис сейчас писал, — был ли его нынешний опус научным трудом, философским или литературным.
Во время своего предыдущего пребывания в Англии Тоби перевел на итальянский язык эссе Фрэнсиса Бэкона, которые были переизданы дважды, а также его «De Sapientia Veterum». Он посвятил этот сборник великому герцогу Тосканскому и написал предисловие, в котором рассказал об авторе, восхищаясь его умом, его достоинствами и его желанием сделать лучше время, в котором он живет, и принести благо всему человечеству. «Я хочу со всей искренностью признать… что никогда не видел у него ни малейшего желания отомстить, какое бы зло ему ни причинили; никогда не слышал, чтобы он дурно отозвался о человеке лишь потому, что испытывает к нему личную неприязнь; если он и осуждает кого-то, что случается очень редко, то это суждение составлено по зрелом размышлении. Я восхищаюсь не столько его величием, сколько его достоинствами: мое сердце наполнили любовью к нему не его милости ко мне, хоть они и неисчислимы, но вся его жизнь и его личность; а они таковы, что, будь он человеком низкого звания, я почитал бы его столь же высоко; и будь он моим врагом, я любил бы его столь же сильно и столь же искренне желал ему служить».
Тоби перевел на английский язык «Исповедь Святого Августина» и тем самым доказал, что он не только дипломат, но и литератор.
А пока, вернувшись в Лондон, он постарается воспользоваться тем влиянием, которое оказывают на короля лорд Дигби и другие близкие к нему особы, и добиться, чтобы навязанное его другу затворничество кончилось и чтобы виконт Сент-Олбанс снова мог ездить из Хартфордшира в столицу и возвращаться обратно, когда он пожелает. Но это оказалось не так легко. Супруга Фрэнсиса уже была в Лондоне. Она уехала из Горэмбери в первую неделю января и добилась аудиенции у самого маркиза Бекингема. Она прождала его полдня, наконец он явился и изволил с ней побеседовать. Записи их разговора, увы, нет, но друг и секретарь Фрэнсиса Томас Мьютиз, ожидавший в соседней комнате, сообщил своему патрону, что «она говорила долго и настойчиво», из чего можно сделать вывод, что королевский фаворит вовсе не внушал ей благоговейного трепета. Далее Мьютиз пишет: «И хотя милорд говорил так громко, что их разговор не остался тайной ни для меня, ни для всех остальных, кто только мог их слышать… миледи сказала мне, что намеревается пересказать Вам в письме все слово в слово». А поскольку Фрэнсис либо не хранил писем своей жены, либо распорядился уничтожить их после своей смерти, читателю лишь остается представить себе эту сцену самому.
После аудиенции ее светлость вернулась в Йорк-Хаус, где ее дожидался Тоби Мэтью, желавший засвидетельствовать свое почтение, прежде чем он отправится в Горэмбери, куда собирался дня через два-три. Нам ничего не известно об этой их короткой встрече, но можно быть уверенным, что будущий дипломат был сама любезность и галантность, а его хитрая собеседница, ни на минуту не забывавшая, что перед ней один из самых близких друзей ее мужа, обронила намек, что, если маркиз Бекингем не выполнит ее просьбу, она сумеет добиться аудиенции у самого принца Уэльского. Томас Мьютиз сообщил об этом своему патрону. Виконтесса Сент-Олбанс была преисполнена такой же решимости жить в Лондоне, как и ее супруг, в Йорк-Хаусе или где-то еще — не важно, лишь бы в городе, однако в конце января на сцене появился еще один претендент на Йорк-Хаус. Герцог Леннокс писал Фрэнсису: «Обращаюсь к Вашей светлости с просьбой уступить мне Йорк-Хаус; условия, которые я предлагаю, таковы, что Вы не понесете ни малейшего убытка. Поскольку желание Вашей супруги иметь резиденцию поставило Вашу светлость в затруднительное положение и Вам тяжело с ней расстаться, я хочу предложить Вашей светлости и Вашей супруге занять резиденцию покойного графа Хартфорда на Ченнон-роу; это очень просторный и удобный дом, и он находится в моем полном распоряжении, моем и моей супруги; и Ваша светлость может переехать туда, когда Вам будет благоугодно покинуть Йорк-Хаус». И добавил в постскриптуме, что не стал бы и помышлять о Йорк-Хаусе, если бы у маркиза Бекингема уже не появилась достойная резиденция.