— Да, я узнал. Например, о том, что записи обычного оперативника смог расшифровать не менее обычный человек, не относящийся к СБ, за пару секунд, — и я бросил на один из рабочих столов ежедневник. — И у меня возникают вопросы ко всему вашему отделу, которые я буду задавать твоему начальнику.
— Я не имел полного доступа к этому делу, — нахмурился парень. — Я же всего лишь стажёр. Вы позволите? — после моего кивка он осторожно взял в руки дневник и бегло его пролистал. — Это обычная стенография. Но, как я понял, ни под один язык, которые проверяли коллеги, стенограмма не подходит.
— А какие языки проверяли? — я внимательно смотрел на сосредоточенное лицо, стараясь остыть и не сорваться на этом парне.
— Русский, фландрийский в нескольких диалектах, немецкий, французский, испанский, английский. Все, на которых Ванда хоть немного говорила, ссылаясь на то досье, что вы предоставили, — закусив губу, проговорил он.
— Какой язык вы не проверили? — прямо спросил я, прекрасно понимая, что от ответа на мой такой простой вопрос сейчас зависит карьера этого стажёра.
— Я не… польский, — выдохнул он. — Макаров не проверил польский язык. В перечне языков, которые изучала Ванда, он не значится, но она же этническая полька, — парень посмотрел на меня немного расфокусированным взглядом и сел на стул рядом со мной, пододвигая к себе клавиатуру и включая стоящий на столе компьютер.
— Как тебя зовут? — спросил я, глядя на то, как он сканирует первую страницу и начинает активно стучать по клавишам.
— Артём Ежов, — повернулся он ко мне. — Я неделю здесь стажируюсь, закончил Московский университет. Как же так, почему никто не догадался раньше? Я же знал, что она полька, — продолжал он тихо бормотать себе под нос.
— Тебе нравится Ванда? — я продолжал внимательно разглядывать его, и он резко обернулся, явно не ожидая от меня такого простого вопроса.
— Ну, она хорошая, добрая, милая. Да, она мне нравится, — наконец, произнёс Артём, опустив взгляд. — Почему вы спрашиваете?
— Потому что она мой лучший друг, — я пожал плечами и, пододвинув стул, сел рядом с Артёмом, решив не говорить, что ему мало что светит в плане отношений с Вишневецкой. Только если Ванда в очередной раз не сойдёт с ума и не решит выскочить замуж за первого встречного. И не слишком важно, будет ли способствовать этому постороннее вмешательство или её снаряд в голове немного пошевелится под действием каких-нибудь факторов. А здесь как раз её типаж.
— Это закарпатский диалект, но на нём уже никто практически не разговаривает, — отрешённо проговорил он, поворачиваясь к монитору и распечатывая первую переведённую страницу. — Держите. Мне продолжать?
— Ты задаёшь странные вопросы, Артём, — пробормотал я, вчитываясь в написанное. — Если хочешь, чтобы её кровь нашли в очередном сомнительном подвале, можешь и дальше тянуть время, пока мы ожидаем дежурного. Кстати, ты хочешь остаться здесь работать?
— Разумеется. Это очень важная работа, — кивнул он, возвращаясь к дневнику Вишневецкой.
Оставшиеся три часа мы работали молча. Я получал информацию из записей Ванды в режиме реального времени, едва успевая её не только прочитать, но и как следует проанализировать, попутно связываясь с работниками архива, чтобы мне предоставили те или иные дела и документы. То, что Ванда сделала в то время, пока была отстранена от службы, казалось чуть ли не фантастикой, учитывая, что в возможностях подруга явно была ограничена.
Несколько раз звонил Громов, но я игнорировал его попытки со мной связаться, попросту сбрасывая звонки. Потом, всё потом. Если бы случилось что-то действительно важное, он переступил бы через себя и связался с Эдуардом, чтобы меня найти.
Когда последняя страница была расшифрована, я бросил взгляд на часы и схватился за телефон.
— Андрей Николаевич, вы у себя? — сразу спросил я, не вдаваясь в подробности.
— Да, Дима, что случилось? — напряжённо ответил Громов.
— Я сейчас приду к вам. Это срочно. Вы не могли бы позвать Егора. Это касается Ванды, — коротко ответил я.
— У меня только что закончилось совещание с остальными офицерами по теракту в детском доме, на которое ты так и не явился, потому что я не смог до тебя дозвониться, — он говорил довольно сухо, но мне на его настроение, по правде говоря, было наплевать.
Кажется, я вплотную подошёл к той черте, переступив которую, просто позволю Эду делать всё, что он захочет. И пока меня сдерживает только осознание, что дать полную свободу действий Великому Князю, считающему слово «гуманизм» изощрённым матом и позволяющему себе ссориться с богиней будет как-то не совсем правильно.