Не прекращая держать дверь, снова стал обшаривать глазами территорию и обнаружил что-то продолговатое в углу. Выдохнул и рванул. Прыжком добрался до угла, схватил, прыжком вернулся к двери, надавил на неё, вталкивая палку в отверстие. Подошла.
Послушав тишину за дверью, развернулся, наконец, в относительном спокойствии, когда взгляд провалился в мутное, незаметное до того окошко.
*****
Тёмные облака освободили луну, и она осветила чёрное пятно за окном. Зелёным огнём пылали те глаза, окутанные тьмой. Я чувствовал, как мрак настойчиво, но не спеша, пробирается в меня. Оборвать эту нить был не в силах, и чернота постепенно заполоняла нутро. Глаза мои высыхали, но я боялся моргнуть, боялся перестать смотреть в те глаза. Казалось, так и было всегда. Казалось, это единственное, что существует.
Ярко-зелёное не умалялось, не прощая, не жалея, и ужас пробирался всё глубже. Я не знал, где предел, и настанет ли он. Сколько ещё придётся терпеть и чем это разразится. Этот чёрный образ с горящими глазами замер, терзая меня, и не думал сдаваться.
Не сдавался и я. Не оставляя попытки закрыть глаза, чтобы закончить всё, разорвать эту связь, освободиться, я решился на невозможное. Мысленно заставляя тело ожить, представил движения, которые оно должно проделать сейчас во имя нашего спасения. Тело не реагировало – или это он не давал ему воли – но спустя немного у нас получилось.
Негнущимися конечностями стал снимать пальто и, спуская с себя, словил его, вниз скользящего по рукам. Тогда почувствовал себя увереннее – ноги сами направились к окну. Мы добровольно шли к самому сердцу тьмы, но лишь затем, чтобы покончить с ней.
Глаза, будучи самым уязвимым местом, продолжали, прикованные, смотреть в бездну тех глаз, хранящих ужас, но ноги уже принесли нас к окну. В момент, когда я уже мог распрощаться с ним, накинув на окно пальто, он исчез. Я праздновал победу, не зная, что то, для чего он настиг меня, он сделал, и лишь поэтому ушёл сам.
*****
– Тогда разреши мне сначала поцеловать тебя. Я спрошу: да или нет. И если нет, то я остановлюсь.
– Ладно.
Я нежно прикоснулся к губам. Аккуратно вначале, настойчивее дальше. Лепестки её губ неуверенно подавались навстречу твёрдым полосам моего рта. Я старался не подавить их кроткого развития тараном жаркого пыла, что постепенно овладевал мной, всё яростней довлея над сознанием.
Пустил вперёд ладонь, оглаживая горящую щёку и запуская пальцы в светлые пряди. Лаская её, на мгновение оторвал свои губы, перенимая её внимание только на ощущение моих рук. И когда я перекрыл канал удовольствия от тех прикосновений, оставив ей только ладонь на коже, она подалась вперёд.
– Да?
– Да.
Взял её тело и понёс его на кровать. Наши губы не отрывались, будто если они отсоединятся, то закончится всё, но мне пришлось нас разнять. Положив тело, освободил его от ткани, обнажив чистую эссенцию. Её белая блестящая кожа совокупилась с моими красными летающими пятнами, и я прильнул к ней, впился в эту мякоть, желая насытиться раз и навсегда. Вся она открылась навстречу мне, и я впитывал и впитывал это, пока не отключилось сознание.
Еле мерцая в реальности, тело, поглощенное пламенем, издавало невыносимо сладкий аромат. Пожар объял простыни, тянулся языками пламени дальше, распространяясь повсюду. Тело билось в конвульсиях, растворяясь и пропадая в моих руках, утаскивая и меня за собой. Всё стало неподвластным, и я задействовал автоматически, привычно проваливаясь в тёмное ничто.
Тогда всё прекрасное было в моих руках. Силуэтом, образом пылало на губах, в ладонях. Пылало и взрывалось, не выдерживая, но разгоралось снова. Живое, трепещущее тело запечатлевало себя в моём сознании лишь бликами, разорванными картинками, не отдавая себя полностью.
Я судорожно хватал это, стараясь ничего не упустить, но прекрасное ускользает, не поддаваясь моей власти. Всегда не полностью, никогда абсолютно. Но напряжение единого пространства проходит через меня долгой горячей нотой. То, что я всегда помню, вызывая любой ночью с пугающе-странной зависимостью.
*****
Проснулся из-за сна о какой-то девушке. Там знал её, любил, наверное. Так чувствовал.
В огромном зале было много людей. Они сидели за партами по кругу, как в аудитории бывает, а я стоял в середине зала. Долго ничего не происходило. Все молча пронзали меня глазами, будто застыли. Был виновен. Не знаю, за что, но помню точно эти ощущения – вина, стыд и тревожное ожидание. Терзался ими долго, а люди не двигались и всё смотрели и смотрели.