Он пожимает плечами.
— Не думаю, что он был бы против. Его маленькая дочка растет, в конце концов.
Я прикусываю губу, не совсем понимая, что чувствую по этому поводу. Даррен очень милый, но мне кажется, что он ближе к возрасту моего отца, чем к моему. На восемнадцать лет старше меня.
«Это неправильно? Это странно?»
Иногда границы здесь настолько размыты, что я не уверена, что правильно, а что нет.
— Может, попробуем, и если будет странно, то перестанем. — Даррен поднимает руку, проводя шершавыми пальцами по моей скуле.
— Хорошо, — шепчу я.
Даррен был рядом так долго, что я знаю, что могу ему доверять. Он всегда был хорошим парнем. Милым. Мне не стоит его бояться. К тому же он неплохо выглядит. Все девушки считают его одним из самых красивых, то есть, если не считать моего отца.
Он улыбается, наклоняется и прижимается своими губами к моим. Щетина на его щеках царапает мне лицо. Это забавное ощущение, почти как щекотка, но в то же время и зуд. Я не шевелю губами, не понимая, что вообще должна с ними делать. Он тоже не двигает ими, просто прижимает свой рот к моему.
Через несколько мгновений Даррен отстраняется, на его лице появляется улыбка, а глаза темны как ночь.
— Что думаешь?
Я думаю об этом. Это было не так страшно, как мне казалось, и не так тяжело. Просто это было как-то... странно.
— Все было нормально.
Его брови взлетают к линии роста волос.
— Нормально? Значит, мне нужно активизировать свою игру, — усмехается Даррен, его руки переходят на мои плечи. Он потирает их взад-вперед, создавая жар на моей коже. От этого мое лицо краснеет, а когда его пальцы проникают под бретельки моей майки, я перевожу взгляд на него.
— Что ты делаешь?
Он спускает их с моих рук, и, когда майка ослабевает, я прикрываю грудь.
— Все в порядке, Рэйвен. Смущаться — это нормально. Но ты становишься старше. Ты превращаешься в красивую женщину.
Его пальцы скользят по моим рукам, и он разводит их в стороны. Я опускаю их и, когда его глаза загораются, чувствую неловкость. Он смотрит на мою грудь, я опускаю взгляд и вижу, что мои соски затвердели, хотя остальная часть груди едва развита.
Его палец касается моего соска, и это странно. Это как-то... неправильно.
Я отворачиваюсь.
Даррен продолжает атаковать пальцами мою грудь, и я смотрю на покрывало, гадая, как долго он намерен меня ласкать.
— Рэйв…что? Даррен? Какого черта ты делаешь с моей дочерью? — голос отца обретает тон, который я редко от него слышу. У меня чуть ли не выскакивают глаза, пока я в страхе смотрю на него, пытаясь натянуть майку.
Рядом с ним стоит Броуди, у обоих в руках пиво. Глаза Броуди перебегают с моей груди на лицо, затем его взгляд переходит на Даррена, и он злобно хмурится.
По моим рукам и ногам пробегают мурашки, напряжение в комнате настолько велико, что перехватывает дыхание.
Даррен улыбается, ничуть не волнуясь. Не чувствуя ни малейшего беспокойства, которое испытываю я.
— Извини, парень. Я не хотел причинить вреда. Рэйвен просто... она растет. Она потрясающая. Мы просто развлекались вместе.
— Даррен... — Броуди качает головой, делает шаг в мою комнату, а потом останавливается, сжимая руки в кулаки.
Лицо отца застывает, а на губах появляется улыбка.
— Она и впрямь потрясающая, не так ли?
Отец подходит ко мне и убеждается, что лямки майки плотно прилегают к моим плечам.
— Рэйвен, думаю, пора спать. Пожелай Даррену спокойной ночи. Ты сможешь увидеться с ним в другой раз.
Я смотрю на Даррена, чувствуя, как его губы все еще прижимаются к моим.
— Спокойной ночи, Даррен.
— Хорошая девочка. — Отец похлопывает меня по плечу и наклоняется, чтобы поцеловать меня в макушку. — Увидимся утром.
Рука отца ложится на плечо Даррена, и они уходят, смеясь о чем-то, чего я не могу расслышать.
Броуди остается на месте и смотрит на меня так, будто не узнает. В его глазах боль, гнев, обвинение. После долгих секунд молчания он делает шаг вперед, его рука ложится на мое плечо, его пальцы проходят по тому месту, где совсем недавно были пальцы Даррена.
— Надеюсь, мне больше никогда не придется видеть на твоей груди руки другого мужчины. — Он возится с лямкой, проверяя, надежно ли она закреплена на моем плече. — Держи свое сердце закрытым, Рэйвен. Оно не для того, чтобы к нему прикасались другие мужчины.
Бросив последний взгляд, Броуди отстраняется от меня и выходит из комнаты, закрывая за собой дверь.
Все это кажется таким странным. Как будто я нахожусь в странном сне. После того как Броуди меня покидает, я несколько мгновений стою на месте. Пока у меня не тяжелеют веки, и я не понимаю, что засыпаю стоя. Повернувшись, откидываю одеяло с кровати, проскальзываю между простынями и укладываюсь головой на подушку.
Я тянусь пальцами к губам и потираю их, гадая, сколько времени пройдет, прежде чем утихнет покалывание. Закрыв глаза, я прислушиваюсь к вечеринке, все еще бушующей в другой комнате. Но это не отвлечение, а скорее колыбельная. То, что я слушала всю свою жизнь.
Вскоре я засыпаю, но даже тогда покалывание обжигает мои губы.
Я открываю глаза и не понимаю, что меня разбудило. Я сажусь, трогаю губы, которые больше не покалывает. Здесь темно, значит, вечеринка в соседней комнате закончилась.
Быстрого взгляда в окно достаточно, чтобы понять, что сейчас глубокая ночь. Я не знаю точно, сколько времени, но, учитывая, что луна высоко, можно сказать, что сейчас где-то около трех утра.
Откуда-то доносится низкий гул, и я прислушиваюсь и сжимаю губы.
«Что это?»
Я откидываю одеяло, опускаю ноги на прохладный деревянный пол, и на цыпочках иду к двери. Гудение становится громче, и я кладу руку на ручку. Затем нерешительно открываю дверь и вздрагиваю от легкого скрипа петель.
В доме темно, и я скольжу в тени, прижимаясь к стене коридора. Как только в поле зрения попадает гостиная, я останавливаюсь, распахнув глаза от открывшейся передо мной картины.
Большинство участников вечеринки сидят в кругу, скрестив ноги. Мой отец стоит в стороне, на нем длинная черная мантия. Моя мама стоит на коленях рядом с ним, положив руки ему на ногу, и молится.
Молится Богу.
Я никогда не видела, как они совершают подобный ритуал, хотя слушала их чтения и писания.
Мои родители считают, что они делают это, чтобы не сбиться с пути Бога. Темного Бога, как они его называют. Они считают, что эти жертвоприношения — путь Бога. Интересно, понимают ли они, что это никогда не будет Божьим путем?
Такое ощущение, что они поклоняются дьяволу.
Хватая ртом воздух, я смотрю в центр круга и вижу лежащего там Даррена, его глаза открыты, грудь едва вздымается, но он жив. Я это вижу. Дрожь на его коже. Слезы в его глазах.
Над ним стоит Броуди, в его руках большой серебряный нож, с которого капает кровь.
Кровь просачивается на деревянный пол, и с каждой секундой лужа увеличивается. Она полностью окружает Даррена и почти доходит до их сидящих по кругу друзей. Весь живот Даррена вскрыт и разорван на части. По лицам всех присутствующих струится кровь, но больше всего по лицу моего отца. Его щеки, лоб и даже веки залиты кровью.
Я наблюдаю за ними. Смотрю на него. Смотрю, как Даррен испускает последний вздох, как его кровь пачкает деревянный пол, и он умирает у нас в гостиной. Смотрю, как отец и мать молятся своему темному Богу, который так похож на дьявола.
Я смотрю, как Броуди улыбается, наблюдая за смертью своего лучшего друга.
Смотрю, как эти люди подаются вперед и поклоняются телу, которое представляет собой груду плоти и крови.
Я до онемения в теле смотрю, как это продолжается. Во мне не остается абсолютно никаких чувств, и я крадусь обратно в тень, в свою комнату, закрывая за собой дверь.
Забираюсь в постель, натянув одеяло до шеи. Я никак не могу закрыть глаза и почти боюсь это сделать.
Сцена была жуткой, но вовсе не она заставила меня окаменеть от страха. Переполняющие меня чувства — это не беспокойство, не отвращение и даже не ненависть.
Я... испытываю облегчение.
Я... счастлива.
Я... утешаюсь смертью Даррена.
Я рада, что его больше нет.
«Это делает меня такой же больной, как они? Это делает меня умалишённой?»
Наверное, так и есть. Беспокойная кровь, которая течет в жилах моих родителей, течет и во мне. Их болезнь — часть меня, и я знаю, без сомнения, что я такая же психопатка.
И если я ей еще не стала, то обязательно стану.
Когда-нибудь.
Каэлиан
Над дверью ресторана Морелли звонит колокольчик, и Роско проскакивает мимо меня, прижимаясь носом к полу, и направляется к задней двери. У моей тети Марианы для него всегда найдется что-нибудь съестное. Я качаю головой и иду к сидящим в задней приватной комнате.
Встреча в последнюю минуту никогда не бывает хорошей, а я и так всю последнюю неделю был напряжен. Если учесть все происходящее с бизнесом, то выглядит это как-то дерьмово.
Дверь в отдельную комнату закрыта, я нажимаю на ручку, и из комнаты проникает тяжелый аромат сигар.
— Каэлиан, какого хрена ты так долго? — вздыхает Маттео с другого конца стола.
Я едва удостаиваю его взглядом и сажусь рядом с отцом. Он высокий мужчина, примерно моего роста — шесть футов три дюйма, но он не такой широкоплечий, как я. Его темные волосы разбавлены пробивающейся у ушей сединой. Он всегда в темном костюме, прямо из Италии. Портной приезжает к нему из его родного города на Сицилии. Черный костюм за черным костюмом, этот человек — сила, воспитавшая в детстве смертоносное оружие. Рядом с моим отцом сидят три его брата: дядя Марко, дядя Стефано и дядя Анджело.
Дядя Марко — самый старший, он владеет рестораном вместе со своей женой Марианой. Дядя Марко выполняет в бизнесе большую часть черновой работы. Он много курит, грузноват, его темные рубашки на пуговицах обычно выглядят так, что вот-вот распахнутся.