— Какого хера подражатель Убийцы Ворона присылает тебе всякую хрень? — Каэлиан тычет листком у меня перед носом, а я отбиваю его наотмашь, отступая назад, пока не ударяюсь спиной о кирпичную стену здания. В этом переулке только мы, и я чувствую, как вокруг меня сжимаются стены, становясь все меньше, сужая поле зрения.
— Убери это от меня, — цежу я сквозь зубы, мой голос дрожит, а глаза горят от слез. Я чувствую, что все, от чего я когда-либо пыталась убежать, только что открылось.
Мое прошлое такое: «Ха-ха, ты думала, что видишь меня в последний раз? Подумай хорошенько».
— Что, черт возьми, ты знаешь о подражателе Убийцы Ворона?
Я прищуриваюсь, нервно сглатывая.
— Подражатель? Подражатель Убийцы Ворона? Что это за хрень? — Мой голос звучит так, будто его здесь нет. Как будто я наблюдаю за собой со стороны.
Каэлиан снова делает шаг ко мне, пока не оказывается почти вровень со мной.
— Убийца-подражатель Убийцы Ворона. Ты ведь знаешь, кто такой Убийца Ворон, не так ли?
— Немного, — бурчу я.
— А о подражателе слышала? — рявкает он, все еще крепко сжимая бумагу.
Я качаю головой.
— Ты уверена? Или ты, блядь, снова мне врешь? — он снова опускает взгляд на бумагу, снова и снова читая слово. — Какого хрена он прислал это тебе?
Его голос — стальной яд в пустом переулке.
Я смотрю на бумагу, так похожую на рисунки с изображением ворона, которые я уже видела.
Я видела это много раз. Очень много раз.
Я смотрю в угол. На детский почерк взрослого. Намеренно беспорядочный. Неразборчивые буквы, написанные вместе, чтобы причинить боль бумаге.
«Привет».
Вот и все, что здесь написано. Простое слово со слишком большим значением на листе бумаги, а также рисунок, неровный контур птицы, который навевает столько воспоминаний.
Хороших и плохих. Травматических.
— Не знаю, — шепчу я, и по позвоночнику пробегает дрожь.
Я чувствую слабость. Это не я. Я не слабая, и не была такой уже много лет. Я больше не тот человек, и меня приводит в ярость то, что один клочок бумаги может вернуть меня на прежнее место.
Слабый, сломленный ребенок. Испуганный и сбитый с толку.
Мгновение Каэлиан смотрит мне в лицо, комкая в руке бумагу, и отходит от меня на шаг.
Затем он снова оказывается передо мной. Так близко, что его дыхание касается моей кожи, мягкое, как перышко. Его губы, пухлые и влажные, касаются моего уха, и он произносит рокочущим, повелительным голосом:
— Я выясню, что происходит, маленькая птичка. Ворон в твоем имени и ворон на бумаге. Что-то не сходится. Твое лицо говорит не так, как твои слова. Ты мне в чем-то лжешь, и я это выясню. Я выясню все до мельчайших деталей.
Затем он отходит от меня и с напряженной спиной направляется к своей машине. С бумагой в руках он проскальзывает внутрь и мчится по дороге, пока не скрывается из виду.
«Во что, черт возьми, я вляпалась?»
Каэлиан
Темно-красный цвет смешивается с водой, приобретая розоватый оттенок, когда кровь стекает по моим пальцам в канализацию. Направляю струю под ногти, и вскоре моя загорелая кожа приобретает свой обычный оттенок, а напоминание о моем ночном убийстве смывается, словно его и не было. Куда отправится его тело, я не знаю. У отца есть люди, которые об этом позаботятся.
Моя часть работы заключается в том, чтобы покончить с жизнью, а не убирать или уничтожать улики.
Эта... работа, думаю, ее можно так назвать, — нечто большее, чем просто то, что мне нужно делать. Отец использует мои потребности для того, чтобы я был ему полезен. Он поручает мне людей, которых нужно убрать, — своего рода наемный убийца. С годами я вырос из случайного человека, которому периодически давали задания. И теперь, когда мне восемнадцать, я настоящий убийца. Мои пятничные вечера заполнены не кино или свиданиями, а лишением жизни тех, кто меня окружает, независимо от того, нашел ли я их сам или это кто-то, кого мой отец счел нужным удалить из мира.
Раньше все было просто: люди, которые работали с моим отцом, привязывали жертву к стулу в подвале, а оружие вкладывали прямо мне в ладонь. Все, что мне нужно было сделать, это воткнуть нож в грудь, и моя работа была выполнена.
«Просто покончи с их жизнью», — говорил мне отец.
После первого раза стало так легко.
Каждая жизнь, которую забираю своими руками, доставляет мне больше удовольствия, чем предыдущая. С того момента, как я перешел в старшую школу, это стало чем-то большим, чем просто смерть. Мой отец ввел охоту в обиход. Теперь это было не простое тело, которое нужно уничтожить, а игра, в которую нужно играть.
Эти игры поддерживают во мне интерес. Отец знает, что именно игры поддерживают меня в тонусе. Без них мое тело и разум превращаются в мешанину дерьма, в которой никто не захочет оказаться.
Если ты там окажешься, то уже не выберешься.
Мой разум — это смерть. Я ненормальный. И всегда это знал. У меня нет потребностей и желаний обычных людей. Эмоций, которые испытываю, очень мало, если вообще испытываю. Гнев — самая большая эмоция из всех. Все остальное — ничтожно мало в сфере эмоций. Даже мои братья, которые являются моими самыми лучшими союзниками в мире, находятся в более нормальном положении, чем я.
Я понимаю, что со мной что-то не так, но меня это вообще не волнует, чтобы бороться с этим.
Моя семья принимает меня таким, какой я есть.
Хотя, примет ли она меня? Примет ли меня с моими недостатками, с моей темнотой, с теми частями меня, которые не совсем целы?
Чего я вообще от нее хочу? Что в ней такого, что цепляет мой разум? Крепко держит и не хочет отпускать?
Что в ней такого?
Я никогда раньше не хотел девушку, во всяком случае, так, как сейчас. И никогда не чувствовал, как потребность переполняет меня. Ни одна девушка никогда не вызывала у меня интереса. В моих глазах они все одинаковые — скучные, безвкусные, нуждающиеся. Все из одного теста.
Пока не появилась она.
Рэйвен.
В ней столько боли и гнева, которые она пытается подавить и спрятать от мира. Но она никогда не была так ясна. Я никогда не встречал никого, похожего на нее. Это ее ярость привлекает меня? Или, может быть, дело в том, что она похожа на меня. Мы оба настолько ебанутые, что наше зло — это то, что заставляет нас двигаться вперед.
Честно говоря, я не знаю, что происходит внутри меня. Она словно включила во мне какой-то переключатель, а я не знаю, как его выключить. Как относиться к ней так, как отношусь ко всем остальным. С ней все не так просто.
Она совсем непростая.
Я стискиваю зубы, вытираю руки и готовлюсь подняться наверх, в ресторан Морелли. Сегодняшнее убийство было легким, кое-кто уже схвачен и ждет меня в подвале ресторана. Но сейчас во мне нуждаются наверху, где остальные члены семьи ждут новостей о том, что я нашел о подражателе Убийцы Ворона.
Ничего, если честно. Обычно я по колено в фактах. Черт, бывало я даже уже входил туда с окровавленными руками и головой в моей хватке.
Но я ничего не нашел. Ни хрена. На данный момент я так же бесполезен, как и гребаные детективы, которые рыщут по городу. У меня не было времени даже сесть за компьютер, чтобы покопаться в этом дебильном деле, мой разум был слишком отвлечен на все, что связано с Рэйвен.
Она даже похожа на Ворона, так скрытно она наблюдает за всеми вокруг. У нее много секретов, которые Рэйвен держит под замком. Я так многого о ней не знаю.
И мне предстоит узнать о ней еще очень многое.
Возможно, именно это делает меня почти одержимым. Я хочу копаться в ее секретах, пока не раскрою все. Она — закрытая книга с надежно запертой задвижкой. Ничего не будет раскрыто, если только это не зависит от нее самой. Рэйвен не хочет, чтобы кто-то знал о ее прошлом или жизни, и меня это обычно не волнует. Ее жизнь — это ее жизнь, так же, как я не рассказываю людям о своей собственной.
Потому что люди не поймут.
Так вот почему Рэйвен не рассказывает мне? Потому что думает, что я не пойму, что за хрень творится в ее жизни?
Одна эта мысль не дает покоя. Рэйвен хочет, чтобы я тренировал и учил ее тому, кто я есть, но при этом не позволяет ни единой крупице своей собственной жизни вырваться наружу. Я так не работаю. Я так не живу.
Если кто-то хоть немного вливается в мою жизнь, это значит, что я буду знать каждую деталь, вплоть до того, когда человек просыпается по утрам.
И теперь мне придется взять дело в свои руки.
Что, черт возьми, означает, что мне нужно провести вдвое больше исследований.
Я резко присвистываю, и ногти Роско цокают по лестнице, когда мы поднимаемся в ресторан.
Я открываю заднюю дверь, и Роско проскальзывает внутрь рядом со мной. Тетя Роза выходит из-за угла, прижимая к бедру корзину с грязной посудой и полотенцем, перекинутым через плечо.
— Привет, mio nipote5. Они ждут тебя.
Я киваю, направляюсь в комнату и открываю дверь. Мои дяди и отец уже выкурили половину сигары, а братья смотрят на меня с нетерпением.
— Я опоздал. — Опять же, это то, что следовало бы добавить, но я не собираюсь извиняться за это.
— Ни хрена себе, — рычит Маттео.
Габриэль просто сидит и смотрит на меня. Я знаю, что он хочет свалить отсюда к чертовой матери. Они с Маттео собираются на вечеринку, а я просто задерживаю их пьянку. Они даже не спрашивают, хочу ли я пойти. Потому что знают, что я скажу «нет». Мне неинтересны шум, хаос, чертовы идиоты-подростки.
Нет, спасибо.
Сажусь рядом с отцом, беру сигару из пепельницы и делаю пару затяжек. Я редко курю. Но время от времени это помогает мне сдерживать желание разнести на куски комнату, в которой нахожусь.
Моя маленькая Рэйвен танцует в моем воображении, и я делаю еще одну затяжку: темные волосы и потная кожа, ярость горит в ее глазах, как гребаный наркотик. Смотрю на нее, вижу ее гнев и чувствую, как ее пылающая кожа касается моей. Ее словно постоянно лихорадит, когда Рэйвен набрасывается на меня. Она не может сдержаться. Девушка неуправляема. Она не слабая. Я говорю ей, что это так, в ее хрупких косточках есть сила. Дело в том, что внутри нее слишком много безумия. Такая женщина способна разрушить мир, как только что-то вокруг нее рухнет.