Я опасался, что она не откроет, — мы в тот день условились в семь; но она отворила дверь и поздоровалась со мной, как обычно. Единственное — она не спросила, чего я желаю выпить, а повела прямо в спальню, где на ночном столике стояла наполовину сгоревшая свеча.
Пока мы раздевали друг друга, пока я наслаждался терпким ароматом джина на ее губах и языке, я спрашивал себя, заметит ли она что-нибудь, заметит ли, что моя кожа пахнет не так, как обычно, что она пахнет как кожа другого мужчины, — и вдруг на меня снизошло счастье, самому мне непонятное блаженство.
— Что с тобой?
— Ничего. Иди ко мне.
В странную историю я, однако, ввязался. Целый день я чувствовал себя уязвленным, и дальше буду так же себя чувствовать. А виновник моих расстройств, пожалуй, ничего такого и не хотел. Но не унижать меня он не мог, оттого что я сам его к этому провоцировал — провоцировал каждодневным своим появлением, то есть на известный период каждодневным. Я сам хотел, чтобы он меня унижал. Почему мне этого хотелось? Пусть он оставит Инес в покое, исчезнет! А все, что происходило сейчас, казалось мне необходимой подготовкой. Если бы я — приведу пример моих тогдашних прожектов — однажды ночью расклеил на дверях свинарников большие фотографии, на которых он был бы запечатлен вместе с Инес (впрочем, такие снимки нужно было еще раздобыть), то я мог бы твердить себе: он так меня унизил, он ничего другого не заслуживает… Я рассмеялся, представив себе, чего бы такого я мог еще отколоть, — и тем не менее я хорошо понимал, что ничего забавного во всем этом не было, что тут нечто совсем иное, не просто шуточка для препровождения времени, выдуманная со скуки. Или Инес стала для меня настолько важна? Нет, дело было не в том…
Хотя до выходных я проработал всего три дня, но чувствовал себя вконец измученным, разбитым. В субботу я проспал до десяти и днем был не в состоянии чем-то заняться. Вечером набросал две коротких заметки и отослал их Паркеру, которого уведомил, что несколько недель вынужден буду работать меньше обычного и не смогу часто появляться в редакции, а тот в ответ только хмыкнул и сказал, что отлично меня понимает. Будь его воля, он сделал бы то же самое, да только он не может себе этого позволить, не может «отчалить». «Капитан обязан оставаться на борту», — произнес он с особым ударением. На это я ответил, что у меня ситуация временная и я совершенно не собираюсь отчаливать.
В воскресенье усталость еще не отошла, руки и плечи ломило хуже, чем накануне, но все же я проснулся рано и провел весь день в гостиной, сидя с книгой в кресле, положив ноги на низкий стеклянный столик. Кот, в субботу опять объявившийся, дремал рядом со мной и время от времени урчал на особый лад — требовал, чтобы я его погладил.
В понедельник в пять утра я вошел в свинарник. Флор с женой — ее звали Гемма (в моем присутствии Флор к ней по имени не обращался, но на кухонном столе лежала сельскохозяйственная газета, присланная на ее имя, таким образом я узнал, как ее зовут, а заодно выяснил, что раньше мы ни разу не встречались) — с трудом волокли за задние ноги дохлую свинью; протащив по проходу, они оставили ее у противоположной двери. Гемма взяла свисавший с водопроводного крана кусок полупрозрачной ткани, напоминавшей тюль (такую я раньше видал на грядках с овощами в полях и садоводствах), и прикрыла тушу. Сделав несколько шагов, я остановился.
— Доброе утро, — крикнул я.
Флор со всей силы хлопнул ладонью по кафельной стенке — звук был как от удара плетью — и заорал:
— Ты куда пропал?
Я испугался. До сих пор с выдержкой у него было все в порядке. Безусловно, я выглядел провинившимся: до меня только сейчас дошло, что я совершил ошибку. Я не учел, что они работают без выходных. В то же время стало очевидным, что они все-таки во мне нуждались, каким бы недотепой я им ни казался.
— Виноват, — ответил я.
— Или являйся вовремя, или не приходи вовсе, — сказал Флор, опустив руку.
С тех пор у меня долго не было ни единого свободного дня.
Прошло около трех недель — начался новый год, а с ним и сильные морозы, — и я настолько втянулся в работу, что она уже не выматывала меня без остатка. Иногда я умудрялся поздним вечером отослать хоть что-то в редакцию, и даже статьи для своей еженедельной колонки отправлял пунктуальней, чем раньше. Я чувствовал, как мое тело становится более крепким, упругим, и сама моя походка изменилась: я иначе поднимал ноги, шире ступал. Только к вонище я так и не сумел привыкнуть, несмотря на то что со второго дня надевал маску. Эта разъедающая вонь вызывала у меня (как и у Флора с Геммой и даже, по моим наблюдениям, у некоторых свиней) неотвязный сухой кашель, болезненный и мучивший меня особенно перед сном.