— А чего ты вообще сюда таскаешься? Она тебя больше не подпускает?
Флор ничего ей не ответил.
В одно мгновение, до того неожиданно, что я вздрогнул, она ринулась на него и впилась зубами в шею. Он вскрикнул и, выругавшись, оттолкнул Инес. Потом схватил ее за руки и долго не отпускал. Я не понимал, что происходит. Они уставились друг другу в глаза. Вдруг Флор опустил руку, чтобы расстегнуть ремень. Вернее, он пытался его расстегнуть, но ничего не получалось. Теперь его тоже трясло. Она оттолкнула его руку, открыла пряжку его ремня, расстегнула пуговицу и, наконец, молнию. Он стянул с нее брюки — что-то вроде плотных колготок или леггинсов, — подхватил Инес, приподнял ее, а она обвила его ногами, на одной из которых еще болтались брючина и трусики. Он прислонился к стене, словно лишился сил. Их движения стали медленней, ритмичней, однако оставались по-животному грубыми. Когда они опустились на пол, я сошел с шаткого кирпича и укрылся в лесу. Прошло минут десять, прежде чем они вышли из хижины, сначала она, затем он; уходя, он запер дверь на замок, а ключ положил под камень. Они направились к машине, и она, даже не взглянув на него, села и уехала, а он повернулся, поправил воротник и поспешил назад тем же путем, каким пришел. Я немного выждал, потом вышел из лесу, достал ключ, зашел в хижину. Внутри было холодно, так холодно, что даже окна не заиндевели. Здесь теперь тоже воняло свиным навозом. Лоскутный коврик, лежавший на потертых досках пола, сбился, я машинально его расправил. Потом вышел и опять закрыл хижину — на сколько оборотов она была заперта? — а ключ положил обратно в тайник.
И пошел, вернее сказать, поплелся назад. Флор не заметил, как я появился.
— Почему ты оставил работу? — спросил он. Он стоял у дверей гаража и закрашивал защитной лазурью только что подновленную их часть; воротник комбинезона все еще топорщился.
— Отлучался кое-что уладить, — сказал я.
Глаза его сощурились. В остальном он выглядел как обычно. Я заметил, до чего грязными были у него пальцы, и хотя эти вечно перепачканные руки уже вызывали во мне сострадание, теперь я ощутил приступ тихого отвращения.
— А ты-то сам? — спросил я, глядя на его руки. — Тоже все уладил?
Он не ответил.
— Каких только дел не справляют в лесу. Каждое воскресенье там есть чем заняться, — сказал я.
Это было сказано не всерьез, а чтобы его позлить. Я бросил думать обо всем этом и ожидал, чтобы он дал мне следующее распоряжение. По подъездной дороге катила Гемма, она так налегала на педали, что велосипед заметно вилял. Холодный северо-западный ветер, не унимавшийся вот уже несколько дней, утром еще усилился, и оттого шум автомагистрали (за последние годы он тоже усилился и теперь не смолкал ни на минуту) доносился особенно громко. Гемма скрылась за углом дома. Флор сделал последние мазки и тщательно закрыл ведерко с эмалью, маленьким молотком обстучав круглую крышку. Так, словно он угадал мои мысли или мой давешний взгляд был настолько красноречив, он повернул ладонь и стал рассматривать свои ногти. Затем извлек из кармана перочинный нож и, держа его в той же руке, в которой была зажата малярная кисть, почистил один ноготь и снова убрал нож.
— Знаешь, где стоит скипидар?
— Надо думать, в мастерской.
— Там, где краски. Вымой-ка вот эту кисть. Скипидар зря не трать, его нужно совсем немного.
В этот момент Гемма открыла дверь свинарника — она уже переоделась и натянула маску. Взгляд Флора был устремлен на нее, она стояла не шевелясь. Я взял кисть и хотел выйти.
— Погоди, — сказал Флор и, почти не глядя, достал из нагрудного кармана двухсотенную купюру, аккуратно сложенную вдвое. Он сплюнул. Затем потер бумажку между пальцев и протянул ее мне:
— Вот, возьми.
— Нет, — отвечал я, помотав головой. — Я же сказал, что работаю не из денег.
— Чего это вы?
Гемма направилась к нам. Флор сунул деньги мне в руку, так что мне пришлось их взять, иначе они бы упали на пол.