— Вот, по левой стороне, — указала она в самом конце улицы. Я затормозил. Дом выглядел точь-в-точь как остальные. Единственное: он был белым. Его окружал крохотный садик, и это смотрелось так, словно кто-то уселся на слишком маленькое полотенце. Провисший шезлонге опущенной спинкой, модель семидесятых-восьмидесятых годов, стоял у садовой ограды, а кругом были разбросаны игрушки.
— Что ты делаешь завтра вечером?
Она потянулась за сумочкой.
— Сходим вместе поужинать?
— Нет, — отвечала она.
— А послезавтра?
Она издала короткий смешок:
— Спасибо за помощь.
Она вылезла из машины и, не оборачиваясь, направилась к дому. Открыла незапертую дверь.
Я включил передачу и тронулся с места. Но как только я прибавил скорость, захлопало в глушителе — перебои зажигания, время от времени такое случалось.
Дома меня поджидал кот. Он сидел прямо, навострив уши, и сразу поднялся, как только меня увидал. Негромко мяукнув, он зашел в дом вместе со мной. Я открыл банку с кормом и вывалил содержимое в миску, стоявшую у вешалки; пока он расправлялся с едой, я пару раз погладил его по голове.
Потом я достал из холодильника бутылку пива, открыл дверь в сад, уселся на ступеньку и стал вслушиваться в почти беззвучный шелест листвы. От соседских домов не доносилось ни звука. Немного спустя пришел кот, уселся передо мной и начал неторопливо, тщательно умываться. Я наблюдал за ним и тут вспомнил, что учительницу, кажется, зовут Инес. Когда пива оставалось на донышке, мне вдруг пришла в голову тема для еженедельной колонки; я допил бутылку, отставил ее в сторону, достал ноутбук, надел наушники, открыл программу и начал диктовать: «Что бы мы делали, что делало бы страждущее человечество под гнетом такой жары, какая одолевает нас в последние недели, не будь у нас этого благословенного изобретения, холодильника…» Через десять минут текст был готов, я его перечитал, одно предложение добавил, в другом месте сократил — и отослал файл в редакцию, нашей ассистентке. Затем убрал компьютер и снова сел на ступеньку. Осоловелыми глазами я следил за плясавшими в воздухе листьями, казавшимися мне чьими-то крохотными ножками. Кот улегся и тихо мурлыкал. Когда я наконец поднялся на ноги, он тоже встал и потянулся. По скрипучей лестнице я взошел на верхний этаж, где были спальня и ванная. Я вряд ли вернулся бы в эти места пять лет назад, не оставь мне тетка по завещанию этот дом, в котором мне был знаком каждый закуток, потому что здесь я и вырос, — я был сирота, единственный, кто выжил при крушении катера.
Наутро меня разбудил звонок Паркера. Я взглянул на часы, было начало восьмого. Светило солнце, свет пробивался сквозь плотную, тяжелую ткань занавесок, придавая им такой оттенок, такую мягкость, какими в другое время они не обладали. Мне это напомнило пробуждение в детстве, в особенный, праздничный день.
— Сегодня воскресенье, Паркер, — я приподнялся и откашлялся.
— Знаю, — отвечал он.
— Ну и что тебе надо?
Произошел несчастный случай. Старик, хорошо за восемьдесят, ночью свалился откуда-то с верхотуры и умер. Это случилось в нашей округе, и Паркер хотел, чтобы я туда съездил.
— Что, так срочно? И зачем туда ехать? Я просто еще раз переговорю с полицией, — предложил я. — Ты с кем разговаривал?
— Мне обязательно нужно фото, — сказал Паркер. Ему было явно трудно выговорить эту фразу; по крайней мере мне так показалось.
— Наступают худые времена?
— Какие есть. Из всего надо по возможности извлекать выгоду.
— И что же мне фотографировать? Труп?
Я рассмеялся, до того абсурдно все это выглядело; ведь мы как-никак считались приличной газетой.
— Нет, — отвечал Паркер с таким выражением, будто воспринял вопрос всерьез. — Лестницу. Усвоил?
— Ну и ну, — сказал я.
— Статью жду к трем часам дня.
Я досадовал не оттого, что он разбудил меня в такую рань, и даже не оттого, что из его слов проистекал вывод: отныне нам придется подстраиваться к крикливо-сенсационному стилю. Больше всего меня злило, что сегодня не удастся съездить на аэродром.
Я встал с постели, отдернул занавески, натянул холщовые брюки, изрядно прохудившиеся на заду и выше колен. Спустившись вниз, на кухню, я сварил кофе; затем открыл дверь, выпустил кота на улицу и снял задвижку с кошачьего лаза, чтобы он мог вернуться, когда приспичит. Пока я пил кофе, он снова был тут как тут, я отставил свою чашку в сторону и наполнил его миску.
Имя, которое назвал Паркер, было мне смутно знакомо, но я отсутствовал в здешних краях больше двадцати лет, и мне понадобилось время, чтобы вспомнить: у нас в классе был мальчик с такой фамилией. Только мы называли его иначе (возможно, поэтому моя память сработала не сразу), у него было прозвище: Флор, — но отчего, этого я и в школьные годы не сумел бы объяснить. Я пытался припомнить что-то более конкретное, но ничего не получалось. В памяти засело только то, что он был мне несимпатичен, да и прочим тоже мало нравился, хотя теперь я начисто забыл, из-за чего. С ним мало кто общался, и на переменах он все время был сам по себе. Короче говоря, у меня не было ощущения, будто меня ожидает что-то интересное, когда через несколько часов после звонка Паркера он предстал передо мной в огромной, перепачканной пылезащитной маске, доходившей до самых глаз.