Дома я повалился в постель. Я чувствовал себя несчастным и больным, больным и несчастным. И тут же провалился в беспокойный сон. Мне снился источник, маленький ручеек, но его журчание было необычайно громким. Кто-то невидимый нашептывал мне: это единственная река в целом свете, надо только внимательнее к ней присмотреться.
Проснувшись, я не сразу выкарабкался из постели. Я лежал, ворочаясь с боку на бок, чувствуя себя уже не таким несчастным, но все еще больным; меня как будто лихорадило, и я спрашивал себя, что мне делать. Пришло в голову, что Флор и сегодня отлучался из дому; тем временем как повсюду началась уборка урожая и в воздухе летала пыль от обмолота, вызывавшая в горле сладковатое першение, он все продолжал бегать в хижину, на свидания с Инес. Такие мысли делали мое положение еще не легче, и я это смутно понимал, и все же без конца прокручивал их в своем мозгу. Наконец я встал, спустился вниз и расположился в саду; я сидел, уставившись перед собой, слушая пиликанье кузнечиков и сверчков, и думал, что мне ничего другого не остается, как продолжать туда ездить, раз уж я не хочу потерять контакт с ней, а значит, и всякую возможность загладить недавнее унижение. Раздавался внутри меня и другой голос, знакомый мне гораздо лучше: он твердил, что все это просто смешно и мне следовало бы обо всем забыть. Если бы я не хотел Гемму так сильно, я бы наверняка послушался этого голоса. Но как бы не так. Уже на следующий день я улучил момент, припер Гемму в углу и сообщил ей, что снял квартиру-студию в городе, на месяц, в том же доме, где помещалась редакция «Рундшау» (впрочем, они, как я слышал, в скором времени собирались переезжать на окраину). Когда она сможет выкроить свободный часок? Можем встретиться где-нибудь по дороге и вместе туда поехать; езда в один конец — меньше двадцати минут. Она посмотрела на меня холодно. Так, будто это не ее глаза на меня смотрели, будто это и вовсе не человеческие глаза, а просто стекляшки, раскрашенные на станке. Она мотнула головой, точно ей на лицо села муха — муха, только что побывавшая в навозе.
— Подумай, — сказал я и выпустил, почти оттолкнул ее руку. Движение было непроизвольным, бессознательным, и потому мой гнев лишь усилился, будто это не я ее отпихнул, а она меня.
Не только с каждым днем, но и с каждым часом я — оттого что Гемма меня теперь игнорировала — становился все раздражительнее. Когда Флор в очередной раз пошел молоть какой-то вздор, я перебил его, заявив: я нахожусь здесь для того, чтобы работать. Он обалдело посмотрел на меня, но секундой позже его лицо приняло насмешливое или лукавое выражение. Наверно, решил, что его новоиспеченный или, вернее, единственный друг просто не с той ноги встал? Я хотел обождать до воскресенья. А там уж заставлю ее говорить. Если она упрется, я стребую причитающиеся мне деньги и уберусь отсюда, вылезу из этого дерьма (речевой оборот в данном случае буквально соответствовал реальности). Приняв такое решение, я почувствовал себя легче.
Но в воскресенье она мне не открыла, притом я знал, что она дома. Что за унизительный конец! Я бродил перед домом взад-вперед.
— Гемма! Гемма! — кричал я, и звучало это так, будто я приказывал и умолял одновременно.
По-прежнему стояла такая жарища, что при взгляде вдаль — через поля, улицы и крыши — казалось, что над ними дрожало марево. Пыль, висевшая над округой, иногда начинала светиться, и выглядело это жутковато, словно вдруг проступало наружу нечто, сокрытое за вещами. Теперь периодически, в основном во второй половине дня, набегали сильные ливни, будто лопались тучи; ливень продолжался минут десять-двадцать, редко дольше, потом снова выглядывало солнце, и становилось так же жарко, а порой и душно, как было до дождя. Однако земля — истощенная, затвердевшая, полумертвая — не в состоянии была впитать в себя потоки ливней, а потому посевы, вообще худо развивавшиеся в этом году, продолжали страдать от недостатка влаги. Зато могилы благодарно вбирали в себя дождь, пропитывались водой, выпячивались горками, будто дышали, как бывает только весной. И когда я, раз в несколько дней, заезжал на кладбище, единственное, что мне там приходилось сделать, это обтереть с памятника и цоколя присохшие брызги земли и проверить, как поживают цветы: бархатцы, хризантемы, недавно посаженная кустовая роза ругоза. На маленький самшитовый кустик, который я посадил посередке, напал новомодный вредитель, завезенный из Китая и лихо распространявшийся по Европе, но мне не хотелось использовать ядохимикаты, а потому, когда кустик стал выглядеть совсем ощипанным, я решил, что ближе к зиме совсем его выкопаю и выброшу.