Были уже сумерки, когда я посадил самолет; на аэродроме по-прежнему никого не было. Я поставил машину на стоянку, убедился в том, что все в должном порядке, и вылез из кабины. Где же хозяин, который в такие моменты обычно откуда-то появлялся? Или кто-то из инструкторов? Я отправился на поиски кого-нибудь из персонала и через несколько минут нашел хозяина в одном из ангаров, где стояло три «олдтаймера» — по сравнению с новыми самолетами они выглядели необычайно громоздкими; когда я наблюдал их в воздухе, и даже сейчас, когда они стояли неподвижные, у меня из головы не выходила мысль о бомбардировщиках времен Второй мировой. Хозяин сидел возле одной из машин, рядом с ним — сварочный аппарат, в руке защитный щиток; над ним висело облачко синеватого дыма. Тут же, опершись о машину плечом, стоял Бехам. Выходит, у Флора был не он? Я подошел к ним и услышал, что они говорят о самолете.
— Уже вернулся? — спросил хозяин, увидав меня. — Я-то думал, ты дольше пролетаешь.
— На сегодня хватит.
Я кивнул Бехаму, причем отметил, что он как-то странно на меня уставился. Мне подумалось, что практикант все-таки мог проболтаться.
— Тоже хочешь полюбоваться старушкой «Вильмой»?
— Сейчас, только ключи назад отнесу.
— Брось их туда, — сказал хозяин, указывая на стоявшую неподалеку красную тележку для инструментов; ее ящики были наполовину выдвинуты. — Куда-нибудь сверху.
Я заметил, что Бехам сильно вспотел. На лбу у него поблескивали капли пота, хотя к вечеру порядком похолодало, даже в помещении это чувствовалось.
— Тоже летал? — спросил я.
— Нет, — ответил он.
— Ты теперь вообще редко бываешь, — сказал хозяин, доставая из пачки сигарету и разминая ее пальцами. В его словах не было упрека, скорее они прозвучали как необходимое уточнение; можно было подумать, в его обязанности входило следить за тем, чтобы даже беседы протекали здесь по всем правилам, как и все прочее. Такая уж у него была манера.
Бехам, казалось, все сильнее обливался потом. И мне вдруг пришло в голову: с трудом верится, будто он желает разорить Флора для того, чтобы спастись самому. Если ему только и заботы, как бы вытянуть собственное хозяйство, то зачем он болтается здесь? Почему он не в хлеву, не в поле, не за компьютером или, на худой конец, не за столом с папками и счетами? А если дело не в этом, тогда какого лешего он так упорно донимает Флора? Неоспоримым фактом выглядело для меня то, что он и сам почему-то ужасно мучился, и я подумал: наверно, он приезжает сюда, чтобы отвлечься или отдохнуть. Но из слов хозяина можно было заключить — ему и это средство больше не помогает.
Ночью я лежал без сна. Никак было не успокоиться, толком не знаю почему. Лишь время от времени, на несколько минут, не больше, глаза смыкались, но вслед за тем я опять просыпался, с каждым разом все более вымотанный.
В пять утра я поднялся, сварил кофе и стал ждать, когда наступит день. Я выходил из кухни один-единственный раз, чтобы выпустить кота.
Около девяти я позвонил в администрацию общины и попросил соединить меня с комитетом по надзору за строительством. Меня переключили, и после минутного ожидания в трубке раздался женский голос:
— Чем могу быть полезна?
— Я хотел бы побеседовать с господином Бехамом, — сказал я.
Дама отвечала, что он на выезде, но я могу изложить ей свой вопрос, возможно, она сможет мне помочь. Поколебавшись, я изложил ей, по какой причине звоню. Она меня выслушала, причем через каждые несколько секунд повторяла: «Гм». Когда я закончил, она сказала, что не может дать мне никакой информации. Она бы не могла этого сделать, даже будь я непосредственно заявителем. Я не заявитель, сказал я, я из «Рундшау». «Гм», — снова произнесла она, на этот раз с удивлением. Я тот самый, который ведет еженедедельную колонку-комментарий. Ей это о чем-то говорит? Само собой, отвечала она. Но ведь колонки больше нет?
— Ее только приостановили, — сказал я. Мол, через пару-другую недель, глядишь, опять появится.