— Вот это хорошая новость, — сказала она. — Подождите.
Она отложила трубку в сторону, так что я мог расслышать голоса, потом шум выдвигаемого ящика, через несколько секунд опять с грохотом закрывшегося. Дама снова взяла трубку.
— Вы еще слушаете? Я нашла соответствующее дело.
Я спросил, когда было выдано разрешение.
— Четвертого ноября.
— Прошлого года?
— Однако дата начала строительства не указана.
Я ничего не сказал.
— Вы это желали узнать?
— Этого достаточно, благодарю.
— Еще что-то?
— Нет, — ответил я.
— Кстати, я вижу пометку, согласно которой разрешение было доставлено лично. По-видимому, самим господином Бехамом.
— Но вы не вполне в этом уверены?
— Почему же? Он иногда так делает.
— И подпись Флора там есть?
— Что вы имеете в виду?
— Подпись заявителя. Он подтвердил, что получил разрешение?
— Само собой. Дата подписи — одиннадцатое ноября. Очевидно, в тот день господин Бехам туда и ездил.
Я вспомнил, как выглядели руки у Флора.
— У меня еще один дурацкий вопрос, — сказал я. — Бумага, вероятно, немного запачкана?
— То есть? Я вас не понимаю. Нет, бумага совершенно чистая, если вас это интересует. Никаких пятен.
Я поблагодарил и положил трубку.
Рано утром я обошелся круассаном, залежавшимся с позавчера, а уж в одиннадцать сварганил себе обед и поел как следует. После обеда накатила такая усталость, что я и до гостиной не добрел. Вытянулся на скамье в кухне и заснул. Мне приснился человек, который шагал по проселочной дороге, ведя за руку маленькую дочурку, — и хотя они двигались, вид местности не менялся. Не пойму отчего, но этот сон был кошмаром. Я проснулся, разбуженный долгим, пронзительным взвизгом тормозов, и в первый момент почувствовал облегчение оттого, что сон кончился. Но тут я услышал вопль животного — или ребенка? Звук донесся с улицы. Я вскочил и выбежал из дома. И сразу его увидел. Мой кот лежал посередине дороги, в нескольких метрах от машины винно-красного цвета, двигатель был включен. Женщина, которая на него наехала, стояла между автомобилем и котом и тихо плакала. Я подошел, опустился на колени рядом с неподвижным тельцем, из-под которого выступила кровь. У меня было чувство полнейшего бессилия. Вдруг я заметил, что он дышит, и во мне проснулась надежда. Я стащил с себя пуловер, положил на землю и осторожно переместил на него кота. Женщина теперь стояла у меня за спиной; ее всхлипы были единственным звуком, который нарушал тишину; но все это я воспринимал лишь краем сознания. Я растянул пуловер, встал и понес кота в дом. Локтем отодвинув посуду, я уложил его на кухонный стол. Он дышал размеренно, и зрачки у него бегали. Наверно, кот спрашивал себя, куда это его занесло? Или он, стервец, просто высматривал остатки пищи? Я набрал номер ветеринара, но когда тот приехал, спустя полчаса, помочь было уже невозможно.
Вечером я похоронил кота в саду и, поскольку ничего более подходящего не нашлось, воткнул в землю крест, висевший в кухне с тех пор, как я себя помнил. И только потом я заплакал. А когда больше не мог плакать, мной опять овладела подавленность, полное безразличие. Это продолжалось и на следующий день, и я не знал, что с собой поделать. Словно обреченный на вечные скитания, я бродил из комнаты в комнату и неоднократно ловил себя на том, что жду, не появится ли он. Мне чудились то его шаги, то мяуканье, а когда ветер ударял в дверь дома и дверца лазейки стукала, у меня вздрагивало сердце. Бумажку, которую та женщина опустила в мой почтовый ящик, написав свое имя, адрес, телефон и электронную почту, я порвал и выбросил в мусорный бак.
Чтобы хоть чем-то заняться (тут действовало размышление, а не порыв души; рассудок, а не сострадание), я в пятницу, шестого октября, утром опять позвонил в администрацию и попросил к телефону Бехама. Я ждал, пока кто-нибудь возьмет трубку, и во мне вдруг шевельнулось иное, новое чувство. Штука в том, что мне уже несколько дней тому назад, в ангаре, пришла в голову мысль: необходимо, чтобы кто-то избавил этого человека от страданий. Удайся мне эта роль, я тем самым сдержал бы слово, данное Гемме, — пускай я разрешил бы Бехама от мук иначе, чем она тогда предлагала. Теперь я был убежден: один мой телефонный звонок способен распутать все безнадежно запутанное, — и во мне не было более сильной потребности, чем спасти их всех, а то, что я все сумею сделать в один момент (в этом я тоже был убежден), переполняло меня несказанным счастьем. В их душах после этого, скорей всего, останется пустота, у каждого своя пустота, — ну что ж, зато ничего еще более страшного. Однако Бехама в офисе не оказалось, он опять был где-то на выезде. Дама поинтересовалась, не сможет ли она мне помочь.