Наступило время уборки урожая, и над нашим захолустьем с утра до вечера висела желтая пыль.
Раньше в страдную пору везде суетились люди, теперь видны были только силуэты за огромными тонированными ветровыми и боковыми стеклами техники; в сумерках, если такие машины ехали вам навстречу, эти силуэты напоминали несуразно больших птиц.
Когда я притормозил у ее дома, она лежала в саду в шезлонге, обратив лицо к небу, в лифе-бикини и коротких шортах песочного цвета, и держала в руке стакан с торчавшей из него полосатой соломинкой. Солнечных очков на ней не было; в мою сторону она взглянула только тогда, когда я вылез из машины и подошел к ограде, но и то взглянула лишь на секунду. Потом опять уставилась в небо, не закрывая глаз, только немного прищурив их, так, будто яркий свет ей нипочем.
— Хотел спросить, все ли в порядке с машиной, — сказал я.
— Да, — отвечала она.
— А что с ней такое было?
— Понятия не имею.
— Наверно, аккумулятор.
— Здесь лето всегда такое? — спросила она после некоторой заминки.
— Не всегда. А впрочем, не знаю. Я и сам вернулся в эти края всего пару лет назад.
— Просто невыносимо, — сказала она. — Даже детям душно.
Я был поражен. Хоть я и заметил игрушки, но думал, они принадлежат другим жильцам.
— У тебя есть дети?
— Их в такую жару и бульдозером не вытащишь из дому.
На это я ничего не сказал. До меня дошло, что других жильцов тут нет, а дом, возможно, даже ее собственный.
— Сразу пропало желание ужинать вместе? — Теперь она повернула ко мне голову и улыбнулась. — Ничего. Удивляюсь только, что ты этого не знал.
— Откуда мне знать? — Не желая того, я поднял руку, как бы обороняясь.
— И верно, откуда, — она сделала глоток через соломинку. — Томми! — крикнула она.
В дверном проеме появился мальчик лет семи-восьми, темноволосый, худенький. Он посмотрел сначала на меня, потом на нее.
— Чего? — он спрятал руки в карманы штанов.
— Поди сюда, Томми.
Он неохотно побрел к ней через сад. Она притянула его к себе, и он, наконец-то вытащив руки из карманов, плюхнулся рядом с ней на лежак.
— Что вы делаете?
— Играем.
— Ты не слышал, что я тебя звала?
— Нет.
— Можешь еще кое-что для меня приготовить?
— А что?
— Ты же сам знаешь. Так здорово, как у тебя, ни у кого не получается. Даже у того бармена в Венеции. Помнишь его, Томми?
— Ты каждый раз меня об этом спрашиваешь.
— Ну и?
— А это кто? — спросил он, поглядев на меня.
— Он мне помог, когда сломалась машина, — сказала она. — Вот, Томми, будь так добр.
Ребенок взял стакан, встал и пошел прочь. Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся в дверях; тогда я снова обернулся к ней, а она тем временем уже опять глядела в небо; там и сям по высокой ясной лазури плыли нежные облачка, волнистые, как внутренность раковины или как гофрированная жесть.
— Ну и? Ты на сегодня еще что-то планировал?
Я обрадовался, так как этим вопросом она облегчала мое положение. Женщина с детьми — это, в самом деле, было не для меня.
— Ничего особенного. Может, ненадолго съезжу искупаться, — сказал я, отодвинувшись от ограды.
— А куда?
— На реке есть парочка хороших мест.
— И то неплохо, — сказала она.
— А ты? У тебя какие-нибудь дела?
— Ах, — вздохнула она, отрицательно покачав головой.
— Ну, тогда… — сказал я.
— А где эти места?
— Если хочешь, как-нибудь покажу.
— Почему бы и нет, — отвечала она.
— Вот именно, почему бы и нет, — сказал я.
Я подошел к машине и открыл дверцу. Когда я вновь обернулся, она стояла у ограды.
— Почему бы, собственно, не прямо сейчас?