А ещё Борис и Глеб заядлые рыбаки. Кстати, именно на этой почве, когда я их познакомил, они и подошли друг другу, как ключ к своему замку. Друзья брали меня на рыбалку, но лучше б я не соглашался. На рыбалке они ведут себя так, будто я пятое колесо в телеге. "Образно, но примитивно", - говорю им я. А ещё объясняю, что пятое колесо не обязательно присобачивать между четырьмя: его функция - вовремя заменить одно из них. Мои доводы в защиту пресловутого лишнего колеса не срабатывают - профессиональные методы теряются в молчаливо-пренебрежительных взглядах, и мои попытки обосновать необходимость дополнительного "крутящего" момента разбиваются, как волны прибоя о прибрежный мол.
Глеб страшно упрям. Порой до злости. Иногда я боюсь его - особенно его пристального немигающего взгляда. Вот и сейчас приятель смотрит на меня пьяными неморгающими глазами и молчит. Я понимаю, почему он молчит: сказать-то нечего ― я ж его припёр.
― Известно ли тебе, ― говорю ему, ― выражение "своим ― все, врагам ― закон"? Помнишь, кто сказал? Это сказал соотечественник твоего горячо поддерживаемого испанца генерал Франко. Если ещё такого не забыл. Так вот сербы им враги, и они не простят им ничего из того, что простят хорватам.
Сербы сербами, но я не хотел, чтобы Глеб на меня так смотрел. Надо заканчивать допивать четвёртую поллитровку ― и домой. Уже утро, скоро придёт его жена.
Мне уже хотелось побыстрее покинуть упрямого друга, чтобы добраться до своей однушки и упасть на новенький диван. В квартире у меня красиво, но неуютно: как раз перед тем, как я её снял, хозяева сделали там ремонт. Для комфортной жизни там есть почти всё необходимое, но нет главного: запаха моей мечты.
Может быть, именно поэтому мне давно уже хотелось обсудить с Глебом главную тему ― тему моей мечты. Но у меня никак не получалось. С ним я всегда скатываюсь на споры по всякому поводу, да и вообще без повода.
Вот, скажем, спрашивается, какое ему дело до того, с кем я живу? Я же не напоминаю ему про Нелли и рассчитываю на ответное отношение. Он вообще считает меня человеком развращённым, пресыщенным, любителем новизны. Почему-то Бориса он таковым не считает. Глеб говорит, что тот благороднее меня, потому что своих подружек не обманывает ― он женится на них. Но что-то мне подсказывает, что всё обстоит с точностью наоборот. Мне кажется, что Глебу не даёт покоя именно моё, а не Бориса, отношение к женщинам. Возможно, я несколько превозношу свои добродетели, да что там ― даже не уверен, что они у меня есть, ― но чувствую, что на самом деле выгляжу в глазах Глеба более благородным, нежели Борис. Но Глеб никогда этого не признаёт и всячески отрицает, что только больше его злит. Существует и ещё один гвоздь, вбитый между нами, хотя он и зарос глубоко, почти по самую шляпку. Нет, он не мешает, но регулярно напоминает о себе, как только у меня появляется новая подружка.
― Ты не можешь простить мне Нелли, ― сказал я Глебу.
― При чём тут Нелли? ― раздражённо бросил приятель. ― Твой ненасытный дьявол постоянно требует нового мяса. Ты плохо кончишь.
― Дьявол? Утонченный эротизм ― вот мой Бог, ― парировал я. ― Я многое отдам за новые ощущения: без них я, как растение без углекислого газа. Эротизм, если хочешь, ― мой углекислый газ, он - моя жизнь, и без него я умру в страшных мучениях.
Я умышленно дразнил Глеба. Я вообще люблю его иногда подразнить. Особенно когда он пьян ― вот тогда он весь в моей власти.
И я не напоминаю ему про морпеха. Не без моей помощи Глебу удалось тогда отвертеться: это я придумал ему алиби. А не напоминаю ему об этом ещё и потому, что тогда смалодушничал сам. При этом оправдываю себя тем, что даже если сдержать всех было не в моих силах, уж одного-то должен был. По крайней мере, хотя бы попытаться...
― Один мой знакомый батюшка говорит, что писателей в рай не пускают, и место им только в аду, причём, на самом дне ― после убийц, насильников и грабителей, ― как бы между прочим сообщил мне Глеб и посмотрел с ехидцей.
― А в каком аду подстрекатели? ― невинно спросил я, будто не уловил намёка.
― Не знаю. Не разбираюсь я в этом, ― увернулся он от провокационного вопроса и включил дурака: ― Надо у батюшки спросить.
― Ага, обязательно спроси насчёт подстрекателей!
― Я понимаю, рассказы, эссе ― это всё красиво. Они у тебя нервно-смешные и немного грустные, ― льстит мне с другого бока Борис и добавляет: ― Но чтобы оставить след ― только роман. Гадом буду!
Вот и скажите на милость: если тебя так подстрекают, можно ли удержаться от соблазна?
Уклончивое подстрекательство одного дополнялось категоричностью другого, и я всерьёз задумался над советом друзей.
... Боря категоричен всегда. Но почему-то его категоричность даёт сбой уже третий раз подряд. Все Борькины женщины активно откликались на его призыв "оставить след в истории" и выходили за него замуж, но это не заканчивалось ничем. Из чего я делаю вывод, что с жёнами ему повезло.
- Я хочу приходить к своим детям и видеть своё отражение без всякого зеркала, - объяснял он. - Потому что это классно, когда дети. Они радуются, как... как дети!
- Так, значит, ты любишь детей?
Я решил поставить точку в демографическом вопросе.
- Я? Боже упаси. Можешь назвать меня извращенцем, но я хотел бы попробовать беременную женщину. Хотя бы раз в жизни, - разоткровенничался приятель.
По Борису, это называется инстинкт размножения.
К разводам он подходил так же основательно, как и к женитьбам. Каждый предварялся одной и той же фразой: "Дорогая, нам надо серьёзно поговорить". Вероятно, этим их и брал. Когда приятель предлагал им замуж, в серьёзность его намерений они верили безоговорочно. Он предлагал раз - и на всю жизнь. Три раза подряд. И хотя в Книгу рекордов Гиннеса заносить Борьку было рановато, меня впечатляло. Невесты соглашались ещё до того, как он успевал произнести сакраментальное и вечное "замуж". Они соглашались уже на первом слоге.
Харизма у него была похлеще, чем у некоторых голливудских актёров. Кстати, улыбка была уж точно голливудская.
- Однако ты оригинал, - оценил я его ответ на мой вопрос о детях.
- По крайней мере моя оригинальность, в отличие от твоей, нацелена на результат. И сказано в Писании: "Плодитесь и размножайтесь!" Сколько ты уже носишься со своим романом? Лет десять, кажется? Так рожай уже! Это и будет твоё бессмертие. Примерь на себя славу Маклауда, - увещевал Борис, предпринимая очередную попытку заставить меня взяться за перо.
- Мой ненаписанный роман против твоих трёх уже готовых всё ещё ждёт своего крутого романа... - хотел я скаламбурить, но вышло топорно.
Борис же гнул своё:
- Дарю идею: девственница и стая крокодилов. Представь, ты попал на дикий остров где-то в Полинезии, а там обычай: раз в год на свадьбе вождь племени совершает обряд дефлорации, проверяя невинность невесты. И если она оказывается не девственницей, её скармливают голодным крокодилам.
После развода с третьей женой, потерпев в очередной раз неудачу в попытке обеспечить себе бессмертие, после своего обязательного "дорогая, нам надо серьёзно поговорить" Борис укатил в Таиланд. А как вернулся, вошёл в очень уж близкий контакт с Бахусом. Ближе было просто некуда. В итоге у него случился сильный психологический шок, а от шока - срыв. Прежде приятель никогда не бывал за границей по банальной причине постоянного отсутствия свободных материальных ресурсов из-за необходимости содержать своих многочисленных женщин.
Он забрасывал меня жалобами, которые у него хорошо шли под водку "Кристалл" и "Белуга", виски "Вайт Хорс", "Джек Дэниэлс", "Мартини Экстра Драй", под пиво и настойки на коньяке. Тем более, что "успокоительное" оплачивал я. Впрочем, полным удовлетворением его жалобы редко когда заканчивались.
- Так и до диабета недалеко, - пытался я его предостеречь.
Но он отмахивался.
- Ты лучше пиши свой роман, а я как-нибудь без тебя разберусь. Между прочим, как тебе темка? Даром отдаю. Кстати, у тебя есть мечта?